Валерий тодоровский: «третий лебедь никому не нужен»
Интерес к картине Валерия Тодоровского «Большой», которая выходит в отечественный прокат 11 мая, у публики более чем пристрастный: один из ведущих режиссеров-авторов российского кино, казалось, совсем занялся продюсированием чужих работ, а фильмы по окончании «Стиляг» (2008) снимал лишь для телевидения. КиноПоиск поболтал с Тодоровским и узнал, чем был вызван такой перерыв в его режиссерской биографии.
«Стиляги»
— У вас был таковой паузу между полными метрами, что, казалось, вы всецело переориентировались на форму сериала, как это делают сейчас многие авторы, а также громадные режиссеры. И вот опять полный метр. У вас поменялась точка зрения?
— Я ни при каких обстоятельствах не отвергал полный метр как форму, но, вправду, я весьма деятельно занимался сериалами все эти долгие годы и как продюсер, и как режиссер. Мне это в полной мере нравилось. Позже я захотел снять фильм.
Это в полной мере конечно и превосходно, что имеется возможность пробовать себя в различном.
— Сейчас вместе с восстановлением громадного романа в литературе роман в кино получает форму сериала, и уже, думается, как-то неудобно громадные вещи делать в простом полном метре. В том месте уже не достаточно места, а время от времени и свободы. Для вас в этом смысле имеется какая-то принципиальная отличие?
— Имеется. Что такое сериал как роман, я всецело почувствовал, в то время, когда снимал «Оттепель». У меня было 12 часов экранного времени, дабы поведать эту долгую историю. Но не редкость громадной роман, а не редкость мелкий. Существуют же фильмы (и мы все их знаем), снятые как раз в формате киноромана, а не телеромана. В «Громадном» мне хотелось попытаться сделать как раз кинороман. Я очень многое для себя осознал на этом фильме и кроме того сильно где-то обжегся, по причине того, что в итоге «Громадной» шел три с лишним часа.
Мне было нужно от многого отказаться, очень многое вырезать из фильма. Но я не жалею, по причине того, что весьма интересно уместить в два часа громадную историю, в которой имеется большое количество персонажей, большое количество линий, эпохи и разные времена.
«Оттепель»
— Не легко было резать по живому? Практически в полтора раза так как.
— Час десять приблизительно. Сначала ты сопротивляешься этому и делаешь все, дабы убедить себя и вторых, что это нереально выбросить. И ты живешь в этом сопротивлении.
Позже в какой-то момент ты осознаёшь, что делать нечего, и тогда уже делается легко. Ты делать второй фильм. Так как фильм, из которого выбросили час, — уже второй фильм.
Но он также должен иметь собственный лицо, собственный ритм, собственную конструкцию. Исходя из этого ты начинаешь изобретать эту конструкцию уже в монтажной.
— В фильме имеется персонажи Александра Домогарова и Алисы Фрейндлих, любой из которых хорош отдельного произведения. Возможно, было нужно в главном отказываться от их историй?
— Персонаж Алисы Бруновны, по сути, стержневой. Не основной, но стержневой. Исходя из этого сцены с Фрейндлих практически все остались. А вот весьма пострадал, само собой разумеется, Домогаров, по причине того, что в сюжете была целая история с ним, весьма броская, хорошая, как мне думается.
Но нужно было сохранять основное и чуть-чуть избавляться от третьих линий и вторых линий. Была еще красивая линия у Яны Сексте, которая играется стриптизершу в детстве героини, в клубе, в котором она репетирует. Эта линия также пострадала сильно.
Но все это войдет в телеверсию фильма, я думаю. Не смотря на то, что я изначально ее по большому счету не планировал. Легко сейчас имеется достаточно материала для, к примеру, четырех серий.
«Большой»
— В фильме хронология достаточно сложная. В сериале вы станете все поменять местами?
— Да, в том месте я все поведаю по порядку. Возможно сообщить, это будет по большому счету вторая история.
— То имеется первая серия — это 1990-е и так потом.
— Да.
— Нам показалось символичным, что в фильме имеется 1990-е и отечественное время. 1990-е годы — время, в то время, когда что-то делается, что-то изменяется, время, в то время, когда возможно чего-то добиться, а также и стать звездой из ниоткуда. Отечественное время, в то время, когда вы показываете героиню уже взрослой, — это в то время, когда уже все поделено, прорваться куда-то фактически нереально. И тут уже лишь чудо может что-то поменять.
Возможно ли это вычислять вашей таковой позицией?
— Я пологаю, что глобально, само собой разумеется, так и имеется. Легко тут нужно не забывать, что отечественное время, продемонстрированное в фильме, — это не столько время, в котором все поделено, сколько время, в котором героиня (а вместе с ней и мы) самую малость все потеряла. Тут так как важный вопрос: поделили без нас либо мы сами что-то профукали? В случае если сказать про девочку Юлю, героиню, она все сделала собственными руками.
У нее были все шансы. В то время, когда начинается современная судьба и она говорит на пресс-конференции, что «я радостна, у меня все прекрасно, я пологаю, что для меня это и так огромное достижение — быть третьим лебедем», это самый ужасный, на мой взор, момент. По причине того, что это смирение. Человек смирился с тем, что он неудачник, с тем, что уже ничего не поменяет.
И это его рук дело, винить некого.
«Большой»
— Необыкновенна мысль для того чтобы храбреца, по причине того, что большая часть фильмов (не лишь о балете, но и спорте, по большому счету о преодолении) — это рассказы о борьбе со сложными событиями. Вы делаете прямо противоположный движение. У вас…
— О преодолении себя, само собой разумеется.
— Не легко преодолении себя, а о том, как человек последовательно портит все шансы, каковые ему подбрасывает будущее. Вспоминается «Свирепый бык» Мартина Скорсезе.
— Да, само собой разумеется! У Юли нескончаемая цепь подарков и везения судьбы, но человек обязан как-то соответствовать собственной судьбе. Я желал в этом фильме поболтать про судьбу, которую мы сами время от времени прос**аем, а она нам то оказывает помощь, то топит и портит. И про то, как человек незаметно для себя уже и забывает, чего он изначально желал, для чего все начинал. Не редкость, что ты не можешь уже этого отыскать в памяти, а позже внезапно тебе напомнят.
И ты внезапно проснешься среди ночи с панической атакой и с эмоцией: «Боже! А данной ли я жизни желал? А живу ли я собственной судьбой либо, возможно… Как я имел возможность так все потерять?»
— Наряду с этим вы дали намек, что из этого как-то возможно выбраться.
— По причине того, что в случае если бы я этого не сделал, то оказался бы депрессивный фильм. А я делал громадную зрительскую картину, которую люди будут наблюдать, выходя по окончании нее с ощущением надежды. Такая форма подразумевает какой-то выход. Не смотря на то, что я намерено сделал, дабы смотрелся данный выход практически что чудесным образом. С Юлей произошло чудо.
Но имело возможность бы и не произойти.
«Большой»
— Наряду с этим вы неспешно в фильм вводите 1990-е и как бы задаёте вопросы: что, не считая искалеченных душ, возможно взять на выходе из данной эры? И по солидному счету та молодежь, которую вы показываете, — люди, искалеченные 1990-ми. Это ваше обвинение?
— Нет, это я не закладывал, вы уже где-то через чур глубоко копаете. Я пологаю, что 1990-е (кстати, в телеверсии их будет больше) — это тяжелое время, но это все равно время шанса. Ты можешь данный шанс применять либо нет.
Можешь кроме того не подметить, что он у тебя был. Ты можешь позже вспоминать об этом. Время, в то время, когда ты можешь умереть за 5 секунд либо ничего с тобой не будет.
Линия Потоцкого, которого играется Домогаров, — та же история. В то время, когда он появляется у нас в фильме, Фрейндлих ему говорит: «Ай-яй-яй, как ты выпиваешь, как же ты выпиваешь! То, что тебя когда-то не взяли на гастроли в Нью-Йорк, — это разве был предлог спиваться?» Он также сам собственную жизнь прос*ал.
Все главные персонажи «Громадного» — это все про судьбу, про шансы, про то, как человек рушит собственную судьбу кроме того в тот момент, в то время, когда ему прет, а будущее говорит: «Пробуй, да, ты можешь!» А он все равно ее рушит. А из-за чего балет? По причине того, что в балете происходит большая коллизия: это битва со временем. Если ты в 36—37 лет уходишь на пенсию, значит, тебе нужно все успеть. Время уходит, как песок сквозь пальцы, и ты не подмечаешь. «А-а-а…
Я днем ранее девочкой стояла у станка, поднимала ногу, а вот я уже с коньяком сижу, лахудра. Третий лебедь так как никому не нужен». Осознаёте?
Чувство уходящего времени.
«Большой»
— Кстати, о третьем лебеде. Из-за чего Большой, а не Мариинский?
— По причине того, что Большой — это Большой. Я не говорю, что Мариинский театр хуже. В слове «Громадной» заложена полная метафора грезы. Большой — это кроме того не театр. Легко дети уже в 5 лет говорят: «Я желаю танцевать в Громадном». Они не знают, из-за чего как раз в Громадном. В мире возможно 200 красивых театров. Но кроме того мелкие девочки, каковые занимаются балетом в Америке, также грезят танцевать в Громадном, а не в Метрополитен.
В случае если ей удалось взять договор танцевать в Громадном, значит, она состоялась как балерина.
— В то время, когда вы задумывали историю, у вас было пара таких знаковых мест, как Громадный театр, и различный материал? Это мог быть балет, спорт?
— Мне изначально хотелось про балет, по причине того, что имеет огромное значение, в какой мир ты войдешь. Мир балета, сколько себя не забываю, мне был неизменно увлекателен. Я неизменно его побаивался. Мне казалось, я через чур для него чёрный, дремучий, необразованный человек. Мне думается, я не так прекрасно знаю музыку, я не так прекрасно разбираюсь в балете как в мастерстве. Но мне хотелось этого.
А в спорт, к примеру, мне не хочется. Не вследствие того что мне неинтересно. Я могу наблюдать какое количество угодно футбол по телевизору. Но зайти и прожить три года судьбы в мире спорта как-то не тянет. А балет — это же сочетание всего. Это безотносительная, какая-то химически чистая красота. Легко наблюдаешь на сцену и осознаёшь, что это красота, которую сохранили люди за последние 300 лет.
Каким-то образом пронесли. В один момент это нечеловеческие физические упрочнения, покруче любого спорта. И ужасная борьба. И та самая борьба со временем.
И все это под эту чудесную, немыслимую музыку, в данном случае под Чайковского.
— Где была отправная точка, в то время, когда вы решили: все, вот на данный момент? Всю жизнь об этом думал, но на данный момент мы начинаем трудиться над данной историей.
— Я на данный момент не смогу отыскать в памяти эту точку. Фактически неизменно у режиссера это стечение событий. Скажем, у меня сейчас имеется пара проектов на различных стадиях развития.
Я буду снимать тот, что сложится. Сложится — это значит, что напишется сценарий, покажутся деньги, покажутся партнеры, каковые заинтересуются этим. С «Громадным» так и случилось.
Я с этим продолжительно ходил, позже продолжительно говорил с различными людьми, позже начал работату, писать какие-то вещи со сценаристами… А позже — внезапно! — это начало складываться. В то время, когда сценарий отправился, год мы им занимались.
«Большой»
— Говорят, что сценарий писался пара лет.
— Вообще-то, три года, может, кроме того четыре. Сперва продолжительно не получалось, позже начало получаться, а дальше пришел Антон Златопольский, мой сопродюсер, и заявил, что мы будем это делать. Поднялся денежный вопрос.
Я отправился в Фонд кино, и Фонд кино меня поддержал. А в то время, когда тебе дали деньги и ты начал их тратить, ты уже не можешь отвертеться от этого. У тебя уже имеется дата, в то время, когда ты обязан сдать фильм. Это не значит, что у меня не было никаких вторых мотивов его снимать. Но настоящим он стал как раз тогда, в то время, когда пазл начал складываться. И так фактически с любым проектом.
У тебя возможно красивая история, красивый сценарий, но ты не отыскал деньги, и он у тебя лежит. А за это время складывается внезапно какой-то второй.
— У каждого для того чтобы места, как Большой, Мариинский, Метрополитен, имеется собственная актуальная мифология. И в случае если у Мариинского она связана с мифологией Гергиева и всего, что с ним связано, то около Громадного это мифология определенных скандалов. И, конечно, если вы зрителя впускаете в это место, все это будет обыграно. Вы от этого отказываетесь.
Из-за чего?
— Я весьма надеюсь, что мифология Громадного — это не в чистом виде мифология скандалов. Для них существует желтая пресса, которая расследует и упоенно смакует все подробности. В это же время скандалы — это одна песчинка в этом огромном море песка, которое именуется Громадным театром. Конечно, желтой прессе увлекательна одна эта песчинка.
Но я три года близко общался с балетными людьми из Громадного театра, каковые были весьма открыты и большое количество говорили, а также какие-то неприятные вещи. Но я убедился, что скандалы — это в неспециализированном-то необыкновенная история. Никак не норма. Снимать про это фильм уж совершенно верно было бы неинтересно. Меня интересовали более глобальные вещи про данный мир, осознаёте?
А не то, что кто-то с кем-то на земле ревности сцепился.
— Вы наблюдали документальные фильмы про балет, трудясь над фильмом?
— Я намерено взглянул все, что имел возможность отыскать. Но меня значительно больше интересовали не столько фильмы, сколько живая жизнь. Я ходил в академию хореографии, где наблюдал на детей, каковые занимаются балетом, и на то, как они живут. Бродил по их общаге-интернату.
Меня интересовал их быт — мелкие дети живут в том месте без своих родителей месяцами. Меня интересовал, само собой разумеется, сам Большой, куда меня пускали время от времени. Мне весьма было принципиально важно наблюдать пьесы из-за кулис, по причине того, что это совсем второе чувство: ты видишь красоту и видишь изнанку данной красоты.
Это мне больше дало, чем фильмы о балете.
«Большой»
— Как вам удалось Алису Фрейндлих вынудить сниматься? Ее продолжительно не было в громадном кино и…
— Алису Фрейндлих не нужно заставлять, она с охотой и радостью снимается в тех случаях, в случае если ей занимательна роль. Почему-то меня все задают вопросы: «Как вы уговорили Фрейндлих, как вы уговорили?» Да не нужно было мне ее уговаривать! Она прочла сценарий, осознала, что ей имеется что делать в данной роли, и дала согласие.
Дальше мы с ней обсудили ту роль, она начала ходить в Питере в Вагановское училище, где у нее трудится подруга, и подсматривать за педагогами, чтобы выяснить, какие конкретно они, как они говорят, как они живут, как они общаются с детьми. И дальше мы снимаем кино.
— Вы часть фильма снимали в Минске. А что в том месте было нужно снимать, из-за чего?
— Академия хореографии, в которой происходит воздействие, репетиционные залы, и коридоры, лестницы, чердак, общежитие-интернат — все выстроено нами в Минске. Была огромная декорация, которой мы застроили всю студию «Беларусьфильм». Таких количеств тут мы не имели возможность бы отыскать.
Академия оказалась весьма похожей на настоящую. Если вы попадете в академию на Фрунзенской набережной, то вы заметите, что в том месте и цвет стен, и вид из окна, и помещения в интернате — это всё один в один. Но это было выстроено в Минске.
— О том, дабы снимать в настоящей академии, не было и речи?
— Нереально. Во-первых, тебя в том направлении ни при каких обстоятельствах не разрешат войти. Во-вторых, в случае если кроме того тебя разрешили войти, это нереально, по причине того, что съемочная несколько в данной ситуации академию, она не сможет трудиться.
В том месте мелкие дети, огромное количество студентов, все занято.
— Как вы боролись с консультантами? В большинстве случаев они приходят и начинают сказать, что все не так.
— Да, все это было. Неизменно на площадке находились балетмейстеры и балетные педагоги, время от времени их было кроме того через чур много. Я вечно благодарен им, по причине того, что они получали от меня соблюдения всех мелочей, которые связаны с балетом. Благодаря им на премьере в Громадном театре балетные люди доходили и говорили: «У вас все по-честному».
Наряду с этим консультанты, само собой разумеется, в какой-то момент доводили нас до кошмара, по причине того, что мы время от времени попросту не имели возможность снимать, в то время, когда они начинали давать собственные замечания, иногда взаимоисключающие. Они еще между собой начинали ругаться, и выяснялось, что никто из них точно не может сообщить, как нужно и что нужно делать.
Кстати, была в том месте одна забавная история. В какой-то момент я понял, что самые лучшие консультанты — это дети. Балетные дети. В сценарии была сцена отчисления. Она имеется и в фильме. И было написано, что дети стоят в коридоре, их вызывают по одному в кабинет, в том месте сидит ректор вместе с Теличкиной и Фрейндлих.
Им говорят какие-то слова, их отчисляют. Я плохо мучился, по причине того, что мне не нравилась эта сцена. Я собрал мелких девочек и говорю: «Слушайте, а как у вас? Было когда-нибудь отчисление?» Они говорят: «Да, само собой разумеется». Я: «А как это происходило? Вас вызывали?» Они: «Нет.
Все садились в кружок прямо в репетиционном зале, и в том месте все происходило». Все, совсем вторая сцена. Почему-то никто второй не имел возможность нам этого сообщить.
А к примеру, во время занятий, в то время, когда девочки стоят у станка, они мне сказали: «Нам говорят: обнимаем облачко, обнимаем облачко рукой». Это правильная подробность, потому что именно так кое-какие педагоги им растолковывают, как держать руку.
«Большой»
— Молодую героиню у вас играется Екатерина Самуйлина, неумелая актриса, но весьма гениальная. У вас какие-то замыслы на работу с ней имеется?
— Она харизматичная, броская, дико гениальная. Посмотрим, в кого она вырастет, она до тех пор пока еще ребёнок. Не смотря на то, что к моменту премьеры выросла уже до моего роста. У нее были мысли в какой-то момент, не пойти ли в драматические артисты.
Она, кстати, единственная из всех детей, не балетная. Она гимнастка, член сборной команды Российской Федерации по художественной гимнастике. Не смотря на то, что, притом что у нее полностью гуттаперчевое тело, для балета ей было нужно переучиваться.
— Вы, возможно, исходя из этого ее и забрали, что она должна была ощущаться как какой-то аутсайдер?
— Нет. Я ее забрал вследствие того что она потрясающе сыграла пробы. Актерские пробы. В то время, когда выбираешь детей играть роли, к тому же еще балетных детей, то ты не наблюдаешь уже ни на что, не считая одного: смогут ли они играться сцену. Я ее посадил наоборот Алисы Фрейндлих, дабы она с ней говорила, как написано в сценарии.
Не любая девочка это может сделать. Катя актерски была весьма сильна. В случае если у меня будет для нее роль и она сохранит собственные лучшие качества, я с наслаждением ее еще приглашу в кино.
— Основная героиня, Юля, к финишу фильма неуловимо начинает напоминать героиню Натальи Андрейченко из «Военно-полевого романа» (фильм Петра Тодоровского — Прим. ред.)
— Да хорошо!
«Большой»
— Если судить по вашей реакции, вы не думали об этом.
— Я не думал, но, возможно, во мне имеется какие-то генетически заложенные папины штуки, каковые мне подсказывают соответствующие настроения либо решения, пересекающиеся с тем, что делал он. Но это для меня нежданно. Нужно поразмыслить.
Создатель Александр Пасюгин
