Запах. рецензия зу
Если бы в каком-нибудь Институте решили ввести курс чёрной литературы и спросили бы моим мнением, с творчеством каких авторов студентам этого курса направляться познакомиться, то, наровне с По, Лавкрафтом, Бирсом, Эверсом, Рампо, Кингом, Баркером и другими классиками я бы, не вспоминая, назвал имя отечественного соотечественника Владислава Женевского. И вовсе не вследствие того что знал этого автора лично. Многие смогут подтвердить: в то время, когда речь идет о литературе, я не завышаю оценки по дружбе.
Много случаев было, в то время, когда, собирая ту либо иную антологию, я заворачивал тексты собственных хороших друзей, коллег и друзей, в случае если вычислял эти тексты не сильный — а не сильный тексты бывают у всех… не считая, разве что, Владислава Женевского. Равно как я принимал и буду принимать в антологии иногда такие истории, каковые мне субъективно не весьма, в то время, когда вижу, что дело во вкусовщине, а не в недочёте мастерства у писателя. Фактически, лично мне не через чур полюбились такие новеллы Женевского, как, допустим, Всевышний тошноты либо В глазах наблюдающего, но, линия подери, они все равно хороши, безотносительно того, как они близки либо не близки мне как читателю.
Это второй совсем уровень. Вы имеете возможность быть ценителем Достоевского и не обожать Чехова, или напротив — еле заставитесебя прочесть наказание и Преступление, но восхититесь Вишневым садом. Независимо от ваших личных пристрастий и Достоевский, и Чехов остаются мастерами слова, образцами и классиками. Кроме этого я, к примеру, принимаю Лавкрафта — это не в полной мере моя литература, но я пойму и признаю заслуги ГФЛ перед жанром и перед мастерством.
И в случае если, допустим, Стивен Кинг иногда разрешал себе осуждать стиль Лавкрафта, то в один момент признавал, что тот же Лавкрафт оказал влияние на его, Кинга, становление как писателя.
С творческим наследием Женевского обстановка похожая. Кроме того те его произведения, каковые не цепляют персонально меня (а таких в действительности не большое количество), все равно остаются красивой литературой. В высшей степени несправедливо, что создатель написал так мало и больше уже ничего не напишет.
В высшей степени справедливо, что именно книга Владислава Женевского стала первой авторской книгой в серии ССК, где ранее выпускались лишь антологии.
Женевский безумно оптимален как автор. Это я заявляю не просто так. Мне, в итоге, имеется с чем сравнить. Я и сам пишу (время от времени мою писанину кроме того хвалят) и, само собой разумеется, я много просматриваю.
И молодых просматриваю, и признанных мастеров. У современных авторов уровня Анны Старобинец либо, допустим, Марии Галиной, я редко, но иногда все-таки спотыкаюсь на какой-либо фразе, предложении, ловлю себя на мысли, что вот тут глубокоуважаемый создатель, пожалуй, увлекся либо был не хватает внимателен в редактуре. Понимаете, такое мимолетное мерзенькое чувство, которое испытываешь, встречая чуть уловимую шероховатость у хорошего автора.
У молодых, не столь признанных, шероховатостей куда больше. У посредственных ремесленников и графоманов (да, кроме того у тех, кто издается громадными тиражами) ляпы видятся чуть ли не на каждой странице. Из довольно свежих примеров последнего рода: угораздило открыть одну из книжек Тармашева и чуть ли не в первом же предложении столкнуться с фигурой, затянутой в скафандр химзащиты (скафандр — не тот вид одежды, в который возможно затянуть, это не трико из латекса).
В Запахе Женевского ни одной аналогичной шероховатости нет. Не увидено. Кроме того в ранних вещах, наподобие На дальних пределах. В данной книге по большому счету нет никаких шероховатостей. И это первое, что необходимо подчеркнуть, потому, что это — показатель высокого уровня писателя.
Но в Запахе имеется масса другого, сугубо хорошего.
Тут имеется бессчётные отсылки к классике: самые различные (прямые эпиграфы, скрытые цитаты, аллюзии) и к самой различной, не только литературной (Баркер, Кинг, Брэдбери, Лавкрафт, Мильтон, Овидий), но и кинематографической (Чужой, У холмов имеется глаза), и музыкальной (несколько Агата Кристи, к примеру). Это в случае если сказать о том, что возможно уловить сходу, на раз-два, на деле аналогичных отсылок куда больше.
Тут имеется богатейший и весьма вкусный авторский язык. То, что хочется цитировать, но этого хочется ТАК много, что тяжело выбрать что-то одно. Несложнее покинуть выбор на волю случая и открыть случайную страницу Запаха.
Что я и сделал — и был (случайно!) на первой странице одноименной новеллы. И вот первые же слова первого абзаца:
Сумрачным ноябрьским утром 1867 года над Парижем безрадостной коммуной толклись сизые облака, извергавшие из недр то холодную морось, то снег.
Обратили внимание на это слово — коммуна? Увидели, как изящно и метко оно разместилось, в один момент дополняя и отражая и исторический контекст (Париж 1867 года!), и само звучание этого предложения (сумрачным, утром, безрадостной, коммуной, облака — мы как словно бы слышим глухие завывания ветра среди мрачного ненастья). Гениально, так мало кто может.
Опять позволяем порезвиться слепому жребию, и натыкаемся (на странице 264, новелла Мастерство любви) на фразу:
В каком-то смысле существование данной повести оскорбляло литературу больше, чем мемуары ветхого резонера либо вирши о котятах.
Еще один бросок костей, и выпадает 127:
Бледное лицо парня светилось, как гнилушка.
Куда не ткни — попадаешь в броский образ, в идея, в узкую игру символов и слов. А ведь это только случайные фразы, выпавшие, как гроши из туго набитого кошелька, из богатого, сочного контекста. Запах в этом смысле — настоящее пиршество для гурманов, ценящих превыше всего красоту слога.
Но Запах не исчерпывается только этим. Мне доводилось и прежде просматривать безукоризненно грамотную, умную, достаточно сочно написанную прозу, жанровую прозу а также, которая оставалась наряду с этим неимоверно неинтересна, сера, вторична, безлюдна. Не только стиль и язык делают классиков классиками, мастеров — мастерами.
Нил Гейман назвал один из сборников собственных рассказов зеркала и Дым, имея в виду, что по-настоящему классный создатель может произвести на читателя чувство сродни тому, которое создаёт на зрителя умелый фокусник, выуживая из рукава голубя либо зайца из цилиндра. Стивен Кинг в том же смысле сказал о писательстве, как о телепатии. Действительно классный создатель в чем-то — чародей, колдун. Не просто так и в русском языке в далеком прошлом в обиход вошло выражение волшебство слова.
Владислав Женевский был из породы волшебников, каковые могут творить настоящие чудеса. Такие, что я и по сей день, перечитывая его рассказы (кроме того те, что мне самому субъективно не весьма), в какой-то момент готов рукоплескать в ладоши и визжать от восхищения.
И он делал все это, пребывав на чёрной стороне. Как в маленьком рассказе (из раннего) Веки, где создатель заставляет нас опасаться… моргать. И рисует ужасную картину, которая очень впечатлительных натур может на продолжительно лишить сна: о, эти бледные губы в глубокой тьме за прикрытыми столетиями, эти губы, каковые будут целовать вас целую вечность.
Как в новеллах Идолы в закоулках и Ни при каких обстоятельствах, с необычными образами, одновременно отвратительными и красивыми: паукообразный монстр, подобный людской сердцу… плотоядный цветок в виде детской руки… Господи боже, какой взлет фантазии, какой сладостный кошмар — наяву.
Как в историях наподобие Всевышнего тошноты либо Мёда, в которых создатель применяет сложные литературные приемы, в одном случае ведя фактически все повествование во втором лице (ты, ты, ты), а в другом намерено делая текст медовым, тягучим — все чтобы в финале неожиданно вывести на сцену то, для чего было необходимо применять эти приемы… Вывести — и привести нас, читателей, к этакому литературному оргазму. Привести к ощущению сродни тому, что испытывает храбрец новеллы Запах — практически сладострастное омерзение, которого неизменно мало.
Женевский мало склонен к прямому морализаторству, но он неизменно либо практически в любое время культурно и ненавязчиво приглашает читателя еще и поразмыслить. Его проза (и его поэзия — в сборник вошло и пара маленьких стихотворений автора) глубока, многогранна и символична, будь то драматический вирд В глазах наблюдающего, в финале которого героиня теряет душу в лабиринте зеркал, либо же милый, печальный Kom, где утративший близкого человека храбрец обнаруживает себя на корабле, созданном из ногтей мертвецов (да, снова аллюзия, сейчас уже мифологического толка), будь то депрессивный Ключик с его холодным и бессердечным (неисправимым!) посылом о том, что к каждому замку возможно подобрать собственный ключик (метафора неизбежности смерти, в случае если брать в широком смысле), либо же чуть ли не сатирическое Мастерство любви с лавкрафтианскими монстрами, явившимися в мир при помощи буквенного кода, скрытого в дешевой литературной мелодраме пролюбофф.
Я редко ставлю в собственных рецензиях оценку 10 из 10, так как это оценка в моей личной табели о рангах равнозначна четкому утверждению: шедевр, с какой стороны не посмотри. Тем приятнее, что таковой оценки заслуживает книга отечественного автора. Не смотря на то, что оценить по преимуществу ее смогут не все и не всегда.
Время от времени — это правда — необходимо изрядно вырасти самому, дабы заметить что-то огромное, многогранное. Мне, к примеру, пригодилось с дюжина лет, дабы подобающим образом настроиться и взглянуть от и до Солярис Тарковского и признать эту картину шедевром.
Думаю, в случае если вам Запах не покажется на данный момент таковым, но вы что-то такое в данной книге все же уловите, то, значит, сможете к ней возвратиться позднее, дабы, нарастив мускул литературного и эстетического опыта, дать творчеству Владислава Женевского должное. Удачи вам в этом. Я буду питать зависть к вам белой завистью.
