В чем правда, брат?
Режиссер Юрий Холод снимает телевизионный сериал по «Братьям Карамазовым».
В то время, когда входишь во флигель бывшего дома Трубецких (сейчас ВНИИ природоохраны), разом проскакивая лет эдак сто пятьдесят, делается кроме того как-то не по себе: по ту сторону лощины уже раскинулось сверкающее огнями Северное Бутово, по эту — мелкий флигелек, бывшее обиталище слуг князей Трубецких, милое строение двухвековой давности со крошечными закутками и скрипучими лестницами. В сенях спит пес Матвей, Мотя, самый, возможно, дисциплинированный член съемочной группы: залаял всего один раз, приблизительно на двадцатом дубле, не выдержав непривычной тишины.
Другие члены команды Юрия Мороза — осветители, техники, рабочие, ждущие собственного выхода актеры — то и дело мешают процессу: то дверью заскрипят, то внезапно начнут стучать молотком прямо над головой Алеши Карамазова и Катерины Ивановны… Снимается одна из наиболее значимых сцен «Братьев Карамазовых» — визит Алеши (Саша Голубев) к Катерине Ивановне (Вика Исакова), на протяжении которого Катерина Ивановна определит, что Митя Карамазов «отправился к той даме». Другими словами к Грушеньке, роль которой доверена Елене Лядовой, уже успевшей блеснуть в фильме «Космос как предчувствие» в паре с Ириной Пеговой.
Грушенька, загримированная и причесанная — правда, пока еще не одетая как подобает (над шикарным платьем потрудился живописец по костюмам Дмитрий Андреев), — терпеливо ожидает в нереально узком коридоре. Где, не считая нее, столпились кто хочешь, от обозревателя в моем лице до техников, которых то и дело теснят к выходу фотографы, рабочие, тянущие кабель через страшно крутую лестницу, спускаться по которой небезопасно для жизни.
Как видите, экранная «достоевщина», начало которой положил Владимир Бортко со своим «Идиотом», взяла продолжение: сейчас за Федора Михайловича борются Питер (где еще идут наказания «и съёмки Преступления») и Москва (где осваивают «Братьев Карамазовых»). Юрий Холод, взявший на себя труд экранизации самого, возможно, многослойного и полифоничного русского романа, — против Дмитрия Светозарова, «посягнувшего» на историю неудачливого студента-убийцы, предтечи убийц удачливых.
Предполагается, что обе телеверсии будут представлены в восьми сериях, что еще больше усложняет задачу. Как минимум для Юрия Мороза. Потому что «Братья Карамазовы» — книга в первую очередь многолюдная, извилистая (недаром Ивану Пырьеву было нужно в свое время отказаться от некоторых ответственных линий романа).
Помимо этого, «Братья Карамазовы» — не только необычный пик, вершина для самого Достоевского, но и до сих пор неразгаданная книга со множеством аллюзий — и в первую очередь библейских, само собой разумеется.
Тем более и сам создатель, по всей видимости, не думал, что лет сто тридцать спустя за него столь рьяно возьмутся, и потому ни в чем себе не отказывал. Ни в многословии, ни во неожиданной смене интонации либо, скажем, «декораций», на фоне которых происходит воздействие. Тут нет ничего парадоксального: как мы знаем, что кое-какие книги написаны монтажно (так писал, предположим, Ги де Мопассан), другие же — и в частности романы Достоевского — еле поддаютсяэкранизации.
Не смотря на то, что сам Холод настроен оптимистически: все-таки у него в распоряжении как минимум восемь серий (не то что у Пырьева), в течение которых он сохраняет надежду ухватить основное, умело распорядиться второстепенным и наряду с этим направляться роману чуть ли не практически. перверсий и Никаких инверсий: актеры заучивают канонический текст наизусть, без отсебятины и импровизаций; декораторы, как проклятые, въедливо изучают быт эры, живописцы по костюмам (Дмитрий Андреев, Владимир Никифоров) смотрят за каждой складочкой платья, изгибом турнюра и пр.
Такая дотошность, рвение к правдоподобию, чуть ли не въедливость дорого обходятся группе: лишь на площадке начинаешь осознавать, какая это все-таки мука — снимать в настоящих интерьерах. И из-за чего режиссеры все же предпочитают павильон (что бы в том месте ни говорили кинокритики, жаждущие подлинности). Тесно, холодно, никакой звукоизоляции, не говоря уже об условиях для актеров: негде кроме того уединиться, дабы повторить текст.
Бедной Вике Исаковой — в шикарном фиолетовом костюме с огромным турнюром — было нужно, как будто бы бабочке, приземлиться прямо тут, на утлом диванчике, шепча про себя и не обращая внимания на некрасивую суету и колготню около.
Сам Юрий Холод, чьи команды слышатся из подпола, как из преисподней, ютится в маленьком помещении, куда возможно втиснуть разве что столик с монитором, откуда он руководит происходящим. Да и сами съемки — мука мученическая: Катерина и Алеша Ивановна, Саша и Вика, должны не только вдохновляться, повторяя очередную реплику сотый раз, но и совершенно верно, до сантиметра практически, не забывать, куда ступить. «Вика! — досадует режиссер. — Самую малость, на два сантиметра не доходи до Алеши, два всего!» И бедная Вика, шурша своим прекрасным костюмом, снова протягивает руки к Алеше, не забывая наряду с этим, что обязана чуть сократить ход…
Что касается Алеши. Юрий Холод неоднократно сказал, что Саша Голубев в его представлении — практически совершенный Алеша, и снаружи, типажно, и, основное, внутренне — по глубине личности, объёму и наполнению характера. В то время, когда мы только-только ввалились во флигель, прямо с мороза, Саша — Алеша, пока еще в спортивном костюме, давал интервью для телевидения. Необычно, поразмыслила я, ничего от Алеши! Простой молодец, прекрасный и розовощекий, косая сажень в плечах, говорит ровно, с уверенностью, с преимуществом.
Но, для тех, кто не забывает роман, снаружи все сходится: как пишет Достоевский, Алеша был парень сильный, большой и как раз что розовощекий, а вовсе не какая-то в том месте бледная моль. Выяснилось, не только снаружи: стоило Голубеву переодеться в платье послушника, как он преобразился и внутренне. Уверенный тон современного молодого человека сменился на негромкий, нежный голос «ангела» во плоти, как его именовали в романе, на ту особенную тональность, что отличает людей наподобие Алеши, имеющих духовную опору где-то вовне маловдохновляющей действительности.
Кстати говоря, совершенно верно такая же видоизменение случилась и с Сергеем Горобченко, актером, успевшим превосходно зарекомендовать себя в роли Стрельникова-Расстрельникова в экранизации «Врача Живаго». Известная сцена суда над Митей Карамазовым, на съемки которой я попала несколькими днями раньше, проходила именно в павильоне — среди мрачных строений и пакгаузов где-то недалеко от Ленинского проспекта.
Если сравнивать с тесными комнатками бутовского флигелька, в уютой маленькой квартирке Катерины Ивановны, обустроенной художницей Катей Кожевниковой, — раздолье. Причем в каком-то смысле — раздолье пугающее. Зал суда выстроен в натуральную величину, шикарная люстра заказана по чертежам того времени, она вправду опускается на долгой цепи (дабы зажечь свечи и снова поднять), двери, бра и обивка кресел в точности повторяют подробности интерьера того времени.
Кроме того обои, каковые дотошный Марат Ким, живописец милостью божьей, обнаружилкакой-то фабрике, воспроизводящей технологии ХIХ века, — все, все подлинно. О костюмах я уже не говорю. В таковой реалистичной обстановке отчаяние Мити — Горобченко думается особенно натуральным; недаром Марат Ким говорит, что они стараются достигнуть таковой атмосферы, в которой не захочешь, а почувствуешь себя персонажем Достоевского.
Единственный, кому не требуется никаких приспособлений и кто сыграет вам что угодно и где угодно, — так это Сергей Колтаков в роли старика Карамазова, ужасного Федора Павловича, самого гнусного персонажа романа. Эдакого средоточия зла, разврата и безбожия. «Колтаков такой разнообразный актер, — говорит Юрий Холод, — так может мгновенно входить в обстановку, что не повторяется ни в одном дубле. При том, что дублей этих возможно и пятьдесят».
Да уж, не позавидуешь; в самый раз питать зависть к самому Федору Михайловичу, что зависел разве что от собственного вдохновения и листа бумаги. Осветители и без финиша звонящие мобильники ему точно не мешали… Но, как говорит скромнейший Юрий Холод, ему, Достоевскому то бишь, было нужно заново создавать целую Вселенную, ему же, режиссеру Морозу, только следовать по пути гения. Поменяет ли его самого соприкосновение с этим романом, изменяется ли он по ходу съемок, как изменялся сам Достоевский, доискиваясь до истины на протяжении написания собственной, возможно, основной книги?
«Всходы, результаты посеянного и все такое другое, что может значительно повлиять на личность, — это случится позже, — говорит Юрий. — на данный момент же — время сеять, и стараться сделать это как возможно лучше, качественнее. Как это быть может, само собой разумеется».
Диляра Тасбулатова.
