Ад, ад, ад (2010)
На экранах «Преисподняя» – воплощенный план Кшиштофа Кесьлевского
Преисподняя (2005) / L’Enfer
драма / мелодрама
Режиссер: Данис ТановичВ ролях: Эммануэль Беар, Карин Виар, Мари Жиллен, Гийом Кане, Жак Гамблен
О плохих фильмах кричат все рекламные стенды, шедевры приходят без звучно. 15 июня на экраны негромко вышел «Преисподняя» /Enfer, L’/ (2005) Даниса Тановича, «оскаровского» лауреата из Боснии, автора «Ничьей земли» /No Man’s Land/ (2001). Та картина была об аде войны, эта – об аде отечественных душ.
«Преисподняя» – вторая часть трилогии, задуманной Кшиштофом Кесьлевским. Польский гений мыслил огромными полотнами, суть которых уходил в корни христианских культур, в евангелические мифы, примеряя их к повседневности: «Декалог» – это импровизация на темы десяти заповедей, «Преисподняя», «Чистилище» и «Рай» неизбежно ассоциируются с Данте. Не смотря на то, что эта «Божественная комедия» сюжетно замкнута в кругу повседневных взаимоотношений современных людей, и перед нами в полной мере обыденные пытки неутоленных одиночества и желаний в толпе.
Кадр из фильма
Из трех частей сейчас экранизированы две. Первую, «Эдем» /Heaven/ (2002), в 2002 году без особенного успеха представил на Берлинском фестивале немец Том Тиквер, заменив вечную славянскую тему духовных метаний упрощенным вариантом притчи-боевика с финальным отлетом в эдем, что вызывал ассоциации не столько с «Божественной комедией», какое количество с «Небесами обетованными». «Чистилище», о фронтовом фоторепортере, еще ожидает собственной очереди.
Но, Танович сначала желал снимать как раз его – тема войны тогда еще ворочалась в нем и не отпускала. Но шли годы, режиссер переехал в Париж, обзавелся семьей, и при повторном прочтении сценариев решил снимать «Преисподняя».
Неофит в кругу западных сокровищ, он особенно остро чувствовал несовершенства потребительского общества, тосковал по древним масштабам судеб, страстей и фигур, и эти полюса также имеется в фильме, они дают ему дополнительное измерение – бремя страстей людских храбрецы проносят как будто бы через пласты самой истории. Босниец, пришедший из разодранной в клочья страны, не находит искомого рая и в успешной Франции и тоскует по патриархальной цельности, четко сознавая, что ее, быть может, нет по большому счету.
Он тоскует по высокой катастрофе, которой не может быть в обществе глобальных массовых квазикультур. Выйдя из войны в мир, он уверен, что страдания и дамоклов меч угроз сближают людей, а благополучие их разъединяет. Ушибленный и миром и войной, он сейчас в растерянности, всецело отождествляет идею потерянной духовности с отринутым обществом Всевышним и потому совсем готов развить христианские притчи Кесьлевского, его уверенный пессимизм.
Кесьлевский в сценарии продолжал исконную тему славянских литератур, и в чем-то фильм напомнит чеховских «Трех сестер», совершенно верно так же не видевших около ничего похожего на идеал и хотевших попасть в эфемерный столичный эдем. Автора интересует судьбы и взаимодействие случайности, частное ответ, которое обернется итоговым, роковым и общим.
Сюжет фильма вращается в замкнутом кругу одной семьи – разобщенных, практически не контактирующих, но родных сестер Селин, Софи и Анны, ушибленных в юные годы одной травмой. Снаружи эта травма выглядит практически пошло: их отца-педагога обвиняют в совращении ученика, это делается непереносимым ударом для его жены, папа заканчивает жизнь суицидом, а вдова делает все, дабы стереть память о нем из сознания дочерей.
Эта линия в будущем купит черты практически триллера-детектива с загадочным незнакомцем, преследующим одну из сестер, и в финале вывернет целый сюжет наизнанку, обнажив заодно непоправимость отечественных роковых неточностей. Вторая сестра будет ухлестывать за человеком большое количество старше ее, за что поплатится и верой и честью. Третью будет иссушать ревность, материализующая в ней и около нее всевозможных демонов и приводящая к тому же итогу: крах надежд и тщета усилий.
Кадр из фильма
Это основной художественный способ Кесьлевского: в прекрасно привычном мире обнаружить и делать видимыми те силовые линии, каковые, по библейскому мифу, и имеется сотрудничество божественного и дьявольского, Рая, сортировочной станции и Ада душ – скрупулезно аналитического Чистилища. Как в еще одной собственной известной трилогии «Три цвета: светло синий, белый и красный» /Trois couleurs/, польский гений снижает метафору до повседневности, дабы повседневность возвысить до метафоры. Этим, в сущности, занималась вся великая литература всех народов и веков, легко Кесьлевский, как дитя ХХ века, этим занимался системно, и его подход более математичен, чем поэтичен.
Поэтику, но, с лихвой додаёт Данис Танович. Он не только пользуется фирменным образным строем Кесьлевского, время от времени кроме того на уровне цитат, и не только предъявляет на экране прямые метафоры наподобие калейдоскопа судьбы, которым фильм раскрывается и завершается. Его оператор Лоран Делин получает стильной сумрачной картины, в которой изумительно сочетаются практически космические, природные масштабы с чисто бытовым перемещением, с экзистенциальной коллизией.
Переклички исторические, мифологические и литературные, само собой разумеется, заложены в достаточно твёрдой сюжетно-идейной схеме самим Кесьлевским: воздействие происходит в университетских кругах, персонажи фильма пишут дипломы по древней литературе и спорят о Медее, зря умертвившей собственных детей, – что в финале отзовется для героинь переосмыслением и оглушительным открытием собственных судеб. Темы кружения этих судеб в беличьем колесе людской существования, в замкнутых кругах ада, в калейдоскопе, пестром и тщетном, существуют в фильме на практически музыкальном уровне – как лейтмотив повседневности и печальный ее результат.
У математически выстроенных фабул имеется, само собой разумеется, субъективность слабина: взгляда и своя умозрительность нарушают его универсальность и широту. В фильме и сценарии основное внимание дано дамам, каковые, как мотыльки на пламя, летят на жар страстей, и страсти эти, конечно, связаны с мужчинами. Мужчины же относятся к дамам в лучшем случае как к трофеям, приобретая собственный наслаждение и бросая несчастных в пучины отчаяния.
А в нехорошем – не оправдывают и этого вызывающего большие сомнения звания мужчины, пасуя перед уже обнажившейся и готовой к людским контактам дамой. Для того чтобы рода эпизоды для меня главенствовалиразочарованием – они другого уровня. И реплика моих соседей по пресс-залу: «Ну че он ее трахнуть неимеетвозможности, че тут телиться-то!» – выдавала фильмом же растревоженное мурло совсем тут лишнего обывательского сознания.
Кадр из фильма
Главные дивы французского кино Эмманюэль Беар, Карин Виар, Мари Жиллен и особенно неожиданная Кароль Буке в роли полубезумной парализованной матери тут неузнаваемы. Идеально умея сыграть испепеляющий душу сексуальный пожар, они с уверенностью чувствуют себя и в экзотической для них паутине «таинственной славянской души», "Наверное," прекрасно проштудировав и Достоевского и Чехова. Они сумели воплотить преисподняя в себе и это открытие их потрясло и перевернуло.
Как мольеровский Журден ни при каких обстоятельствах не думал, что всю жизнь сказал прозой, так мы тешимся иллюзией благополучия либо кроме того счастья, в действительности воображая собой всего лишь легкую добычу тлена и смерти.
Стоит ли лишать человечество данной иллюзии и станет ли оно от этого лучше – второй вопрос.
