Брюс ли
В глубине души она в далеком прошлом ожидала беды. А Брюс дремал, медлительно уплывая в том направлении, откуда нет возврата, и перед его глазами, как написанная на долгом шелковом полотнище китайская картина, прокручивалась заканчивающаяся судьба.… Сто с лишним лет тому назад король Англии отобрал полуостров Цзюлун у владыки Поднебесной империи. Ту войну назвали «опиумной»; она была маленькой, ожесточённой и полностью неисправимой для вооруженных секирами и самострелами китайцев.
На полуострове появился город Гонконг — застроенный белыми как снег европейскими домами центр и полностью пропахшая несвежей рыбой и пряной местной кухней туземная окраина. В 1942-м Гонконг захватили японцы и устроили грандиозную резню, позже британцы вернули собственную колонию; по окончании того как в Китае победил Мао, в город хлынули беженцы… Шел 1949 год, и мальчик Ли Джан Фан, сын актера китайской оперы Ли Хой Чена и полукитаянки-полунемки Грэйс Ли, отпраздновал собственный девятый сутки рождения.
Строго говоря, он был не совсем Ли Джан Фан (в переводе с китайского — «возвращайся назад»: ребенок появился в Сан-Франциско, и мать желала, дабы ее сын снова возвратился в Америку). В то время, когда мальчик подрос, ему дали имя Ли Йен Кам («ни при каких обстоятельствах не сидящий на месте»); по окончании первой киносъемки показалось имя Ли Суй Лунг («мелкий дракон»). А в свидетельстве о рождении, выданном в китайской поликлинике города Сан-Франциско, стояло имя Брюс Ли.
В то, что он в действительности был мальчиком, верили не все. Злые духи совершенно верно знали, что Грэйс родила девочку: отец и мать израсходовали большое количество сил на то, дабы сбить их с толку, а также дали ребенку девчоночье прозвище Малышка Феникс. Их первый сын погиб, и они сделали вывод, что чем-то прогневали всевышних; в Китае верят, что вторым ребенком в семье должна быть девочка, и Грэйс с Ли удочерили дочку бедняка.
Позже у них появился сын Питер, после этого Грэйс опять забеременела и не находила себе места от тревоги: по китайским поверьям, второй сын также находится в опасности. Новорожденному Брюсу прокололи уши и именовали его девичьим именем — казалось, что злых духов удалось одурачить. Мальчик рос и не давал спокойствия всему кварталу: второго для того чтобы шкоды в Гонконге не было.
Он носился по городу, дружил с кем попало, таскал яблоки с лотков уличных торговцев и не слушал своих родителей — громадной грех для почитающих старость китайцев. Но, папа Брюса также не отличался домашними добродетелями. Он был отличным малым и хорошим актёром, его обожали женщины и друзья, а он в них души не чаял — Ли Хой Чен тратил деньги на что угодно, лишь не на детей.
По гонконгским меркам Ли был состоятельным человеком (ему принадлежало пара квартир, каковые он сдавал в аренду), но то, как жила семья, привело бы в кошмар чикагского безработного. Громадный стол, за которым ели, игрались и просматривали; единственная помещение, в которой дремали Ли, Грэйс, их дети, бабушки и дедушки, пара слуг и огромная германская овчарка; вентилятор под потолком, уныло гонявший тёплый воздушное пространство… Воду в дом подавали раз в неделю на пара часов, и ее набирали во все плошки.
Семейство Ли принимало душ на кошачий манер, размазывая воду по лицу, фыркая и брызгаясь, — что такое ванна, в доме не знали, а сорокаградусная жара в Гонконге была в порядке вещей… Но все, кто жил под данной крышей, были свято уверенны, что таковой комфорт имеется лишь в губернаторском дворце: большая часть китайцев ютилось в тесных, жалких лачугах. Дети подрастали, и их нужно было учить — его братьев и Брюса отдали в иезуитский колледж.
Иезуиты вот уже пара столетий занимались в Китае миссионерской работой и знали об аборигенах больше, чем кто-либо второй, но совладать с Брюсом Ли не сумели кроме того они. Мелкий, худенький, шустрый, он не имел возможности сидеть на месте, не хотел ломать голову над английской грамматикой и арифметикой и испытывал огромное наслаждение, лишь в то время, когда ему получалось расквасить чей-нибудь шнобель.
Бывший классный наставник Брюса, брат Генри, вспоминая его через много лет, уверял, что он был необыкновенным ребенком — живым, чувствительным, умным. С ним нужно было обращаться весьма мягко, все время занимать его воображение -тогда он вел себя как паинька… "Наверное," это редко получалось брату Генри: прошло пара лет, и Брюса Ли выгнали из иезуитской школы. В нем жила огромная тяга к самоутверждению, уличные разборки возвышали его в собственных глазах.
Он был щуплым, увертливым и полностью бесстрашным: предлогом для драки имело возможность послужить кроме того то, что встречный мальчишка не так на него взглянул, не так набрался воздуха, не в том направлении сплюнул, не хватает почтительно извинился. На вес и рост собственных недругов Брюс внимания не обращал, и они лупили его по два раза на дню. Ли Хой Чен, само собой разумеется, не был образцовым отцом, но синяки на лице сына и всегда порванная одежда действовали ему на нервы.
Причитающая Грэйс очищала ссадины и штопала разодранную рубаху, а Ли любой вечер просматривал Брюсу нотации: в итоге он от этого безмерно устал. Денег детям Ли Хой Чен не давал из принципа, но в то время, когда Брюс попросил оплатить ему уроки кунфу, он нежданно для себя самого дал согласие — у него появилась хоть не сильный надежда на то, что это непотребство когда-нибудь кончится.
Брюс Ли выбрал твёрдый и враждебный винь-чунь — по преданию, создательницей стиля была монахиня, жившая в пятнадцатом веке. (Она изобрела его, в то время, когда следила за схваткой змеи с журавлем.) Монахиня научила ему девушкуЮм Винь Чунь, та — собственного будущего мужа, у него также были ученики… Так очередь дошла до Ип Мена, бывшего инспектора полиции в городе Намхое, бежавшего в Гонконг от армий Мао Цзедуна. В Гонконге Ип Мен открыл собственную школу и получал на судьбу тем, что делал из таких, как Брюс Ли, уличных шалопаев, настоящих бойцов.
Бег на пять километров и много отжиманий, нескончаемые удары по мешку с песком, акробатика, битвы в полном контакте, в то время, когда кулак соперника изо всех сил обрушивается на твои ничем не защищенные ребра… Тренировки в школе Ип Мена заковали его тело в непробиваемую мышечную броню, обучили практически идеальной технике боя. Брюс опробовал ее на собственных одноклассниках, и результаты были более чем удовлетворительными.
Скоро родители отдали его в другую школу — в том месте стало известно, что занятия с Ип Меном пошли ребенку на пользу. Отличником он, очевидно, не стал, но очень сильно поубавилось донимавшее отцов-иезуитов тщетное озорство. На проказы у юного Ли больше не было сил: по окончании занятий винь-чунем болела любая косточка — легкость пришла только на пятый год.
Но сейчас Брюс Ли успокоился. Он стал королем школы — на улице его постоянно сопровождала почтительная свита. Разобравшись с товарищами по классу, Брюс взялся за британских мальчишек: они всегда дрались с мелкими китайцами и, в большинстве случаев, лупили их почем напрасно.
Британцы были значительно больше, к тому же в их школах учили боксировать, но удары коленом в подбородок, лбом в шнобель и локтем в ухо были для них сокрушительной неожиданностью. Друг за другом властители морей отправлялись в глубочайший нокдаун, и с каждым подбитым глазом и расквашенным носом рос авторитет Брюса Ли: в Гонконге прекрасно не забывали об «опиумной войне», разграбленном надписях и Пекине «китайцам и Собакам вход воспрещен», совсем сравнительно не так давно провалившихся сквозь землю из центральной части города.
Жизнь радовалась Брюсу Ли, и к восемнадцати годам он ощущал себя практически радостным. В то время, когда он был совсем мелким, папа научил его танцевать, и сейчас он победил первенство Гонконга по ча-ча-ча, сыграл пара детских ролей в боевиках. На улице с ним никто не спорил. В свободное от тренировок и драк время Брюс брал уроки танцев.
Сейчас он смотрелся как франт — шепетильно зализанные и набриолиненные волосы, безукоризненно отглаженный тёмный костюмчик (он утюжил его сам, не доверяя матери), узенький галстучек с ровным узлом. То ли ученик миссионерской школы, то ли танцор из варьете — совершенная мишень для желающего развлечься уличного хулигана. На гонконгских улицах с маменькиными сынками обходились неласково. На лакированный ботинок было приятно плюнуть, за галстук — дернуть.
Но за этим наглец приобретал сау-до — любимый удар Брюса Ли, в то время, когда на горло нападающего обрушивается закаленное многочасовыми тренировками ребро ладони. В один прекрасный день он попотчевал им трех участников гонконгской Триады, двое из которых попали в поликлинику. Старейшее из азиатских преступных сообществ, Триада существовала много лет: появившись как боровшееся с маньчжурскими завоевателями тайное общество, со временем оно переключилось на торговлю наркотиками.
Тех, кто в него вступал, связывала круговая порука: общество потребовало от своих людей безотносительной верности, а вместо предоставляло им защиту. Если бы людей из Триады начали без всяких последствий избивать на улицах, престиж и власть клана не стоили бы и ломаного гроша. Сейчас Брюс Ли должен был погибнуть — скоро и по возможности мучительно.
Его, появившегося в Сан-Франциско, спасло то, что он считался гражданином США, — мать за один вечер собрала вещи, приобрела билет на пароход и послала Брюса в Америку к знакомым. О том, что она отправляет сына навстречу славе и богатству, до смерти перепуганная Грэйс Ли и не подозревала. Семьдесят лет назад В США привезли первую партию китайцев.
Америка быстро покрывалась сетью железных дорог, для их строительства была нужна недорогая рабочая сила — нищие, трудолюбивые и безответные азиаты доходили для этого идеально. Лучшим доводом в диалоге с ними считался хук правой: нищие крестьяне из глухих китайских сёл, ни при каких обстоятельствах не обучавшиеся боевым искусствам, сносили такое обхождение с конфуцианским долготерпением.
Время шло, нравы смягчились, но уделом американских китайцев оставались дешёвые ресторанчики и прачечные — в один из них и устроился Брюс Ли. Руби Чоу, старая знакомая Грэйс, забрала Брюса официантом и жалела об этом по три раза на дню. Руби была весьма хорошей женщиной, в китайском квартале ее уважали, и она желала, дабы подчиненные относились к ней с сыновьим почтением, на что Брюс Ли был решительно не может: более честолюбивого и вспыльчивого китайца она не знала.
Национальными добродетелями считались скромность, прилежание, почтение к старшим, умение сносить неудачи и десятилетиями ожидать собственного часа. Наполеон не стал бы китайским храбрецом, а Брюс Ли чувствовал себя Бонапартом перед Тулоном: разносить утку по-пекински и мыть тарелки было ниже его преимущества. Но госпожа Чоу перевоспитывала и не таких гордецов.
Брюсу было некуда деваться: он трудился весь день, с большим трудом выкраивая время для тренировок, разминался на заднем дворе ресторана и опрометью бежал на кухню по первому кличу Руби. Он разламывал собственный гонор, обучался ладить с людьми и все свободное время посвящал кунфу — оно стало его единственным утешением. Один в чужой стране, со забавным гонконгским выговором («р» он произносил как «в»), Брюс в первый раз почувствовал, как испытывает недостаток в общении с другими людьми.
Неспешно показались друзья, мало-помалу он начал учить их борьбе, а позже кто-то из новых привычных пригласил Брюса на праздник восточной культуры в одну из сиэтлских школ. В том месте он должен был показать собственный боевое мастерство. Об этом выступлении в школе до сих пор говорят легенды. Мелкий, хрупкий на вид китаец в толстых роговых очках (в Америке у Брюса испортилось зрение) делал тао — похожий на медленный восточный танец комплекс перемещений кунфу.
Студенты начали хихикать, но Брюс позвал на арену юноши покрепче и через секунду сидел на нем верхом. Позже он поманил к себе стокилограммового Джима Демиля, местную легенду, ветерана уличных драк, в одиночку справлявшегося с целой бандой хулиганов — в большинстве случаев Джим разламывал руку либо ногу самому высокому юноше в компании, и остальные сразу же разбегались. Но для того чтобы в жизни Джима еще не было — ни один его удар не достигал цели, соперник был неуязвим.
Все происходящее казалось ему плохим сном — в этот самый момент китаец не больно, но звонко щелкнул Джима по лбу костяшками пальцев. Поединок закончился — и бедный официант превратился в известного в Сиэтле преподавателя кунфу. Он еще трудился в ресторане Руби, но у него уже была собственная несколько в сиэтлском университете.
Позже у Брюса показались поклонники, после этого один из них превратился в его менеджера — занятия стоили все дороже, среди занимающихся было все больше уважаемых людей… Мало-помалу Брюс Ли становился обеспеченным человеком. Сейчас он был значительно мягче. К тому же Брюс занялся своим образованием, большое количество просматривал и преподавал в местной школе китайскую философию. К этому времени относится и его роман с семнадцатилетней блондинкой Линдой Эмери.
Она получала образование Гарфилдской школе, где Брюс иногда просматривал лекции. Хорошенький китаец произвел на молодую шведку неизгладимое чувство. Линда начала заниматься у него в группе, и в один раз Брюс пригласил ее в дорогой ресторан: ярко-красный шелковая рубаха, тёмный атласный галстук, тёмный костюм на красной подкладке — не влюбиться в для того чтобы кавалера было нереально.
Брюс не виделся с девушками с того времени, как приехал в Америку, — неудивительно, что он заметил в ней само совершенство. Людские судьбы пишутся на небесах: через два-три месяца они имели возможность бы расстаться, а вместо этого начали думать о браке. Им было отлично совместно, да и то, что родители Линды пришли в кошмар при известии о женихе-китайце, только добавило остроты в их отношения. Эмери были милым, дружественным и добропорядочным семейством.
Папа заявил, что это полная глупость, мама всплакнула, после этого они пригласили мистера Ли к ужину и пришли от него в кошмар. Он был чересчур похож на азиата, через чур щеголевато одет и наряду с этим планировал зарабатывать на судьбу уроками какой-то китайской борьбы… Если бы Ромео имел возможность открыто заботиться за Джульеттой, трагедии в Вероне, возможно, и не случилось бы. Препятствия только раззадорили Брюса и Линду. Они поженились, стали жить одним домом — в этот самый момент дела Брюса Ли пошли по-настоящему прекрасно.
До сих пор он трудился в сиэтлском университете, а сейчас снял личный мелкий зал, куда скоро зачастили голливудские звезды — кунфу начало входить в моду. Располневших немолодых сценаристов и продюсеров Брюс заставлял пробегать по семь километров, отжиматься до седьмого пота, делать сальто. Они гордились собой и говорили приятелям о неординарном мелком китайце — имя Брюса Ли стало известным в Голливуде.
Ему повезло: в то время Америку захлестнула мода на все восточное — живопись Китая, японскую философию и чайную церемонию дзэн. Дошла очередь и до кунфу: олицетворением загадочного и ужасного «китайского бокса» стал Брюс Ли. Скоро он превратился в кинозвезду.
Случилось это в неспециализированном-то случайно: телепродюсер Уильям Дозье искал актера на роль в новом сериале, рядом был человек, что обучался у Брюса, — и роль досталась ему. Позже ему дали новую роль, а после этого обошли для американского актера. Брюс переживал — ему казалось, что кинокарьера не складывается, но в то время, когда он приехал в Гонконг, земляки готовьсяносить его на руках.
Оказалось, что дома он пользуется свирепой популярностью — в родной город Ли Джан Фан возвратился в ореоле американской кинозвезды и в один момент солдата, побившего «белых линий». Брюс начал вести переговоры с местными киностудиями — он запросил с них $ 10000 в месяц, они внесли предложение ему $ 75 в неделю. Это был тариф местной кинозвезды — рядовые гонконгские киноартисты приобретали 10 баксов в неделю, жили в общагах по десять человек в одной комнате и грезили о Голливуде.
Дома ему нечего было делать — будущее окончательно связала Брюса Ли с Америкой. Кого-то она баловала, а он платил за все, что приобретал: успех достался ему дорогой ценой. Брюсу было нужно драться с человеком, преподававшим кунфу в китайском квартале Сан-Франциско, — таков был старый обычай, споры между шифу — преподавателями воинского мастерства, решались кровью.
Проиграв, Ли должен был прекратить собственные уроки либо по крайней мере прекратить учить европейцев — но он послал соперника в нокдаун в первые 60 секунд боя, и больше его первенство никто не оспаривал. После этого он сорвал себе пояснице — по утрам Ли делал сто наклонов с шестидесятикилограммовым грузом и получил ущемление нерва.
Он провел в постели полгода, мучаясь приступами меланхолии: Брюс привык ощущать себя опорой и добытчиком семьи, идея о том, что он ни при каких обстоятельствах не выйдет на ринг, была нестерпима. Он сумел поставить себя на ноги, но темперамент у него от этого лучше не стал. А позже предложения от продюсеров посыпались одно за вторым: фильмы с участием Ли пользовались все громадным успехом. Во второй половине 60-ых годов двадцатого века Брюс перебрался в Лос-Анджелес и начал сниматься в новом сериале The Green Hornet.
Приехав в Гонконг, Ли понял, что сериал пользуется свирепой популярностью, а сам он стал суперзвездой. Его предпоследняя лента, Громадный Шеф, собрала в Гонконге $ 3,4 млн. за 20 дней проката. Больше он не принадлежал самому себе: рабочий график Брюса уплотнился, и ему стало не хватать времени для друзей.
Ли превратился в кумира молодежи, голливудское олицетворение кунфу, которое быстро входило в моду. Fist of Fury побил кассовые рекорды Громадного Босса. Возвращение Дракона, третий фильм Ли, принес еще громадную прибыль — обращение уже шла о десятках миллионов долларов. Приятели радовались за него и не осознавали, что происходит с их Брюсом: он становился все мрачней, пристрастился к спиртному и довольно часто повторял, что не проживет продолжительнее 33 лет — а 33 ему должно было исполниться в ноябре 1973 года.
До ноября он не дожил четырех месяцев. В июне 1973 года талисман Ли, зеркальный человечек, находившийся на крыше его гонконгского дома и отгонявший от него злых духов, упал на землю. А 20 июля Брюс, трудившийся над ролью с актрисой Бетти Тинг Выпивай, занемог в номере гонконгского отеля, где она жила, принял аспирин, уснул — и не проснулся.
Его поклонники (на похороны пришло больше двадцати пяти тысяч людей) чуть было не сжили со света бедняжку Бетти. А она в это же время была ни при чем — интрижки не интересовали Брюса Ли, жену он оставлял только для кино и кунфу. Врачи уверяли, что он погиб от аневризмы мозга — быть может, сказалась недавняя травма, быть может, случилась какая-то малопонятная реакция на аспирин…
Неожиданная смерть Брюса Ли позвала большое количество толков. Говорили, что до него наконец добралась Триада, что питающий зависть к ему шифу убил его «смертельным касанием», что его погубили наркотики, что в действительности он не погиб, а скрылся неизвестно куда… В чайна-тауне эти глупые догадки вызывали только ухмылки — местные старики знали правду. Они в далеком прошлом твердили: Ли проклят, непременно демоны мщения настигнут зазнавшегося гордеца.
До него китайцы ни при каких обстоятельствах не учили европейцев кунфу — это было потаенное сакральное знание, недоступное для иноплеменников. Секреты борьбы сберегались в течении столетий, самые эффективные комбинации оставались достоянием его прямых и наставника преемников. Брюс растиражировал их по всему свету, к тому же и скрестил кунфу с боксом. Это также было недопустимо: ученик обязан свято сохранять древние традиции.
Занятия боевым мастерством были только средством: с их помощью человек достигал благодати — человеколюбия, правдивости, любви и послушания к ближним. А Брюса Ли сжигали в полной мере американское честолюбие, страсть к карьере, тяга к популярности, любовь к хорошим вещам и дорогим машинам.Толки о проклятии возобновились, в то время, когда единственный сын Брюса, Брэндон, погиб на съемках, взяв в пузо пулю 44-го калибра.
Игра в смерть, последний фильм Брюса, сам по себе был нехорошим предзнаменованием — китайцы уверены в том, что слово «смерть», помещенное в заглавие, приносит беду. Ворон — фильм, в котором снимался Брэндон, говорил о покойнике, поднявшемся из могилы, дабы отомстить своим убийцам (по китайским поверьям, ворон символизирует подстерегающую человека смерть).
На съемках Ворона вправду творилось что-то недоброе: один из актеров получил тяжелые ожоги, второй без шуток поранил руку, писавший о фильме журналист попал в автомобильную трагедию, а оформитель сошел с ума. В довершение всего ураган уничтожил декорации… И, наконец, вместо холостого патрона в барабане был боевой: Брэндон упал на землю обливаясь кровью, а съемки в это же время шли своим чередом.
В том, что случилось, разобрались не сходу — пуля пробила позвоночник, и доктора ничего не смогли сделать. Брэндона похоронили рядом с отцом, а журналисты стали копаться в его биографии. То, как он был похож на Брюса, поражало.
Папа начал учить его кунфу с трех лет; в то время, когда Брэндону исполнилось пять, он уже ходил на руках и в прыжке доставал ногой до отцовского подбородка. Школьные приятели опасались приходить к нему к себе домой — на заднем дворе все время раздавались боевые кличи, слышались звуки ударов, шум и оханье падающих тел. Так же как Брюс, он не прижился в школе: его исключили за драки и вызывающее поведение, и матери было нужно устраивать Брэндона в второй колледж.
Брюс не ладил с Ли Хой Ченом, а Брэндон враждовал с памятью собственного известного отца: он желал всего добиться сам, а в нем видели только сына покойной знаменитости. Замкнутый, напряженный, враждебный, облаченный в рваный джинсовый костюм, тёмную бандану и неотёсанные рабочие ботинки — таким запомнили юного миллионера товарищи по колледжу.
в один раз Брэндон нокаутировал директора собственной школы; местная полиция вести войну с ним по причине того, что он, усердный, помешанный на своем Харлее мотоциклист, нарушал все правила перемещения. А позже Брэндон начал сниматься, и стало известно, что он отличный актер. Брэндон погиб незадолго до собственной свадьбы: его невестой была Элиза Хаттон, одна из самых прелестных девушек Голливуда… Приятели семьи говорили, что Ли притягивают беду; в чайна-таунах шептались о том, что неумеренность духа приводит к — будущее не прощает, в то время, когда у нее не просят, а требуют.
