Последний поезд
Мало было того, что Алексей Герман-старший что год делает «Тяжело быть всевышним» с непреходящими трудностями, и об этом пишут. Мало было, что полтора года назад по чисто личным мотивам на него попер кое-кто из прихлебателей Н.С.Михалкова, и неспециализированная негромкая неприязнь к Н.С.Михалкову на секунду прорвалась в конфликт, провоцирующий протоплазму поделить тёмное и белое.
Но протоплазма лишь обозлилась от этого, а вовсе не прекратила быть самой собой, и ей не хватало именно, дабы Алексей Герман-младший снял полнометражный дебют именно в черно-белом варианте, прямо «Проверки на дорогах». И про войну, которая не кончается, прямо «Двадцать дней без войны». И прицельно для библиотекарш, каковые с общенародными «Властелином» и «Матрицей колец» идеологически несовместимы. Куда сейчас девать данный дебют?
Ну, «папино кино», и отползаем, отползаем. Тем более что помой-му роскошная Европа из одной ей ведомых комплексов между Звягинцевым и Германом выбрала известно что. Имеется, имеется заблаговременно подготовленные позиции.
Данный фильм уже ни при каких обстоятельствах не сумеет снискать себе в полной мере заслуженной славы. Лишь, возможно, задним числом будут не забывать, что вот – был некоторый дебютный «Последний поезд» у автора того-то и того-то – как не забывают сокуровский «Одинокий голос человека», допустим. В это же время, из эстетики Германа-старшего ноги Германа-младшего растут никак не больше, чем из «Камня» того же Сокурова.
Кто не забывает, как в «Камне» воскресший Чехов колбаску «Любительскую» обнюхивал, разве усомнится в этом, заметив предсмертную рвоту, хлещущую изо рта сожженной артистки фронтовой бригады? Предстоящее уклонение от фильма на мотив «в том месте немцы хорошие, а отечественной ментальности это смерть» также дешевле лишь в Малаховке, намерено свести кино для совсем протоплазмы. Словно бы отечественная ментальность хуже германской либо лучше чеховской.
Фильм, но, настойчиво защищается. Что ж, позже – так позже, срок эстетической годности не проштампуешь. Но в случае если при всем вышесказанном взглянуть все-таки на данный момент, кино зрение.
Так с похмелья глаза весьма хочется вымыть. Мыть, мыть – и головочка помой-му проясняется, и все члены ощутимы.
Не смотря на то, что процесс отмыва сам по себе обременителен. Кому-то кроме того с чистосердечным жаждой разуть глаза очень многое будет неясно. Лишь вы сами посудите: юноша, появившийся через тридцать лет по окончании войны, какого именно лешего будет про нее снимать? Очевидно, Герман-младший снимает про второе, в полной мере близкое в его и вашем ласковом возрасте, про то, как, блин, терпеть. Тебя сделали, а ты терпишь и, в общем, не весьма курвишься.
Тебе больше не светит ничто и ни при каких обстоятельствах, а ты все равно ходишь, ходишь, ходишь. В сухом остатке, даже в том случае, если скурвишься в ноль, подсуетишься, прогнешься, останется так как то же самое. Ну, ходить будешь с собственным самоваром и от комода до обеда, но это лишь тяжелее. Другими словами как бы ни было тяжело любому мужику признать собственный полное поражение, только затем он делается мужиком.
Вот вся несложная идея, которую снимает Герман-младший, делая, кстати, много типично дебютных режиссерских неточностей. Однако, чистота зрения налицо.
В первой половине 40-ых годов двадцатого века на Восточный фронт прибыл германский военврач. Ветхий, толстый, глупый. Ну, он оттуда так и не уехал, он не был Дантом, «жизнь пройдя до середины». Не смотря на то, что был у него собственный Вергилий – германский почтальон, и был преисподняя – русская степь зимний период. Некошеная.
Фактически, все, но так как не сунешься в наркоту либо нынешние войны, чеченские, иракские – в том месте узкий круг, а в том месте еще более узкие политиканы. Но адский мороз не ощущают в наше время только в сырости и теплоте протоплазмы, значит, как без него? Лишь дабы его совершенным воплощением стал тот 43-й год, все нужно делать совершенно верно. Все в принципе памятно, дабы проверить, а так ли шли составы, так ли сидели мундиры, такие ли танки подбитые бывают и «партизанен, партизанен».
У Германа-младшего проверяется кроме того бабья косынка, повязанная под каской убитого немца в правом нижнем углу кадра. Цинковый тазик, именовавшийся «шайкой», в котором моют ноги.
Хроникальная достоверность, вытянутая спустя аж шестьдесят лет по окончании войны, сделала терпение редкостно наглядным. Пустота, белизна либо серость, пурга, нескончаемый кашель и хмарь в фонограмме – вообще-то вне сюжета. Демонстративная нелепость персонажей только растолковывает, «за что терплю».
За наличие тела, не сливающегося ни с мозгами внутри, ни со всей жутью снаружи. Эта неприятность, кстати, также актуальна, потому, что под напором всей и всяческой виртуалки у каждого сейчас то тело – безотносительная обуза, то в нем полностью иссякла свойство суждения. Как раз с актуальностью связано то, что играющий ключевую роль Павел Романов – не актер, а искусствовед, когда-то преподававший театр Герману-младшему.
Не ведая искусства, терпеть по большому счету нереально. Но по окончании фильма выходишь и без германских мундиров, без 43-го года четко видишь, что кроме того ты еще можешь быть половым ковриком.
