Клео от 5 до 7
В первой половине 60-ых годов двадцатого века на экраны Парижа вышел фильм «Клео от пяти до семи». Он говорил о двух часах из судьбы одной легкомысленной певицы. Певица больна, она побывала у гадалки, и та предсказала ей смерть.
Два часа демонстрации фильма — это два часа тревожного ожидания результатов медицинского освидетельствования. Вероятный решение суда докторов — рак.
Создательница фильма режиссер Аньес Варда в беседе с журналистом так расшифровывала суть собственного произведения:
— A priori обращение шла о том, дабы поместить воздействие в рамки Парижа, дабы выразить состояние неуверенности, хаоса, страха, что свойствен нашей жизни. Данный ужас, возможно, лучше ощутим в таком громадном городе, как Париж.
— И вы забрали персонаж, что высказывает что-то обратное страху: прекрасную певицу, перед которой заискивают; она фривольна, любой момент ее жизни как будто бы создан для эйфории, и вы внезапно обнаруживаете в ней ужасную ущербность.
— Необходимо было, дабы моя героиня была существом безлюдным, — так возможно продемонстрировать переход от кокетства к страху…
В этом фильме имеется «60 секунд правды», которая неожиданно кристаллизует данный ужас… С данной 60 секунд ее ужас разрешает ей открыть вторых, и другие отправляют ей в ответ собственный послание страха.
— Ужас смерти играет роль проявителя, не смотря на то, что и тяжело представить себе сперва, что эта блестящая дама обречена.
— Но мы так как все окружены мертвецами! Кое-какие люди живут с мыслью о смерти и некоторым образом как будто бы подготовлены к ней. Но Клео о ней ни при каких обстоятельствах не думала, для нее идея о смерти враждебна, чужда, необычна. Контраст тем посильнее, что персонаж — прекрасная, снаружи полная здоровья дама. И внезапно она сталкивается с мыслью о смерти. Она ощущала себя центром вселенной — и внезапно свергнута с этого пьедестала.
Очевидная история: человек обнаруживает одиночество вторых людей. Скрытая заболевание делает Клео открытой для всех, неожиданно отвыкшей от своих привычек. Она открывает себя для себя.
Вот что мне было особенно весьма интересно продемонстрировать. И еще новый взор на мир…
— Будущая жертва если не рака, то, возможно предположить, войны. Данный знак ясен, но каково его подлинное значение?
— Я планировала сопоставить две точки зрения, двух людей в момент острого кризиса. Солдат (воздействие фильма относится к пятидесятым годам. В то время, когда Клео бродит по Парижу, она случайно встречает воина, отправляющегося в Алжир, возможно, навстречу смерти.) говорит, что довольно глупо умирать за ничто, он наблюдает на мир как романтик и цепляется за Клео, дабы поведать о том, что прекрасно знает, о собственной учебе, о саде…
Он также переживает смятение, он также испытывает желание открыться людям, но лишь по второй причине. Тогда Клео говорит с ним о вещах, о которых она ни с кем не сказала.
Собственной искренностью он сметает все ее прошлые понятия. Это хороший человек, что не интересуется собой и берет на себя ответственность за смерть Клео. Они обмениваются собственной смертью, и она ощущает облегчение, потому что нуждалась в человеке, что бы имел возможность отразить ее ужас. Тут гуманистические намерения фильма ответственнее эстетических…»
Фильм «Клео от пяти до семи» в свое время взял большое количество самых различных отзывов, его не обошла стороной кинокритика. Мы детально процитировали высказывания Аньес Варда как раз вследствие того что они четко высказывают чувство безнадежности, характерное для храбрецов многих аналогичных кинофильмов.
В картине Варда еще брезжит не сильный лучик людской солидарности: киногерои объединяются, но связывает их смерть. Им приносит облегчение сознание того, что они не одиноки в собственном ожидании смерти. Вряд ли данный результат возможно назвать оптимистичным. Его расплывчатая человечность — это человечность смирения перед лицом неотвратимой опасности.
Она похожа на ту отрешенность от борьбы и всякой надежды, которая характерна разве что приговоренному к смертной казни.
Киноповествования о жизни современного человека часто пронизаны безнадёжной тоской. И частенько вариации на грустные мотивы вовсе не позваны жаждой честно и непредвзято посмотреть в лицо судьбы. Жестокость нарисованных картин повседневности не говорит о рвении поднять человека на борьбу с социальной несправедливостью определенного общества.
Они продиктованы жаждой убедить человека в пессимистическом выводе о общества и врождённой непримиримости личности. «Что сделать, — как бы говорят кое-какие живописцы, — такова жизнь! Она скверна, неисправима, чревата опасностями и часто смертью, но с ее безрадостностью так же нереально бороться, как с судьбой». Так неспешно зреет и оформляется вывод — безтолку пробовать поменять общество, корни бед человека таятся в нем самом.
