Я свободен
Игорь Волошин, режиссер «Я», «Нирваны» и «Олимпус Инферно» поведал о свободе творить собственную жизнь, о собственном детстве и о новом фильме про Высоцкого.
Игорь Волошин
Новый фильм Игоря Волошина «Я», воздействие которого происходит на рубеже 80-х и 90-х, говорит историю молодого человека (Артур Смольянинов), что пробует откосить от армии в психбольнице – а вдруг шире, то историю целого поколения. Перед выходом фильма режиссер поведал что за даты стоят в конце фильма, а заодно – о свободе, о собственной картине «Олимпус Инферно», посвященной войне с Грузией и о новом проекте, говорящем о трех днях из судьбы Владимира Высоцкого, что снимается по сценарию сына поэта.
— В то время, когда мы с вами договаривались по телефону, вы заявили, что вы в подземелье и затем сообщение пропала. Я так осознал, вы натуру для нового фильма ищете?
— А, подземелье! Это был ветхий грузовой лифт в Склифе. Весьма здоровский.
Я на данный момент делаю новый фильм, что возможно назвать огромным подарком, на меня упавшим, мне его передал Александр Митта. Это фильм о Владимире Семеновиче Высоцком. Полнометражное кино, его сын написал сценарий… В действительности это не совсем биографический фильм, в котором, я не знаю, всю судьбу поднимают.
В том месте все воздействие происходит три дня. Это будет весьма важное кино.
— И как вам Склиф?
— У меня в том месте собственные воспоминания. Я в том месте снимал собственный самое первый фильм «Месиво». Про парней, каковые спрыгивали с наркоты. Он на бетакаме остался, до сих пор не оцифрован. Я тогда снимал поток людей, которых привозили в том направлении с передозом. Энергетически это само собой разумеется весьма необычное место . В том месте таковой классный двор, если бы я жил в том месте рядом, я бы, мне думается, в данный скверик ходил гулять.
А по большому счету в современной Москве снимать невозможно. Живого кадра ни одного.
— Рекламы большое количество?
— Реклама – раз. Архитектура – два. В случае если брать какой-то неспециализированный замысел, тут же технологически, производственно все разваливается. Все придется компьютерной графикой исправлять, а мы не можем иметь в фильме замыслов, каковые стоят от тридцати до пятидесяти тысяч долларов. Такое количество автомобилей… Вот я желал пролет над Тверской сделать, ну а как? Необходимо все перекрывать.
на данный момент, если вы посмотрите, довольно много проводов, идущие в различные стороны от каждого дома. Раньше это не разрещалось, был весьма стройный последовательность.
Но наряду с этим у нас будет фильм весьма размашистый. Эрнст – продюсер. Я весьма радуюсь, что это будет таковой термоядерно-важный проект.
Все легко: вот отец, вот его сын написал сценарий. Что возможно правдивее?
— Давайте поболтаем про фильм «Я». Вы говорили уже, что это автобиографическое кино. До какой степени?
Что из этого вы?
— Это про мое детство. Правды в том месте довольно много. Персонаж Румын полностью настоящ – его убили в первой половине 90-ых годов двадцатого века менты. Он лежал в дурдоме, выходил в город – и начинался таковой фейерверк событий, разгульная и весьма радостная судьба. А позже его убили именно на том кладбище, на котором мы снимали. А позже начались серийные уходы моих друзей.
В финале фильма в том месте даты – так это настоящие даты смерти людей, которых я знал.
В то время, когда я делал сценарий, мне казалось, что все должно быть весьма минималистично по природе, без листвы. А позже я осознал, что детство в первую очередь связано с броским красками, воспоминания, каковые возможно потрогать, оно пьянит сильно, это буйство красок. Вштыривает, как «хмурый».
Тебе уже хватает.
— Вы как думаете, вы снимаете авторское кино либо зрительское?
— Ну, авторское в общем понимании – кино не для всех, какое-то особое. Я день назад видел лицо моего водителя, что задал вопрос меня, что я снял. У него портативный DVD, он в том месте наблюдает кино. Я ему дал «Нирвану» (2008). Затем он держит паузу. В полной тишине вез меня обратно. И, кстати, фильм «Я» я продемонстрировал водителям, это было весьма сильно.
Они сходу поведали, про что оно. Это было крайне важно, в том месте композиция сложная, но им все ясно было, что, из-за чего.
— У вас весьма крутой актерский состав. Все хорошие, но Горбунов – это легко что-то особое.
— Леша – да… Я в то время, когда писал, я предполагал, что это будет он. Но я не ожидал что он откажется от каких-то ролей… Выяснилось, это его любимая роль, он говорит, что ожидал эту роль всю жизнь…Он наконец-то сыграл в каком-то смысле себя. Палитра возможностей актерских – и личностных. Все качества смешались в один состав.
Леша так как сам по себе таковой самую малость гопник. Таковой бодрый человек, в случае если ему что-то не нравиться, он говорит об этом так звучно, что мало не покажется всем. В каждом городе, в каждой стране был таковой Румын. Возможно, у кого-то он был в соседнем доме.
Таковой образ настоящей свободы, пускай саморазрушительной. Вот сравнительно не так давно Трики приезжал в Москву, я офигел от того, как он свободен. Я не говорю о том, что западный человек свободен в отличие от отечественного. Трики, кстати, будет сниматься у меня в следующем фильме.
А у отечественных людей но имеется дикая гордыня. Это не из-за климата, это из-за вторых вещей.
— А в чем это выражается?
А я вот на данный момент сообщу. Элайджа Вуд выяснил, что Питер Джексон делает фильм «Властелин Колец» /Lord of the Rings: The Fellowship of the Ring, The/ (2001). Он просился на пробы, но не попадал. Тогда он снимает собственные пробы и сам отправляет ДВД, и без того он был утвержден на роль Фродо. А у нас так: ты приглашаешь на пробы одного из громадных дорогих отечественных артистов. А он говорит: «Я?
На пробы?» – и не идет. Это что по большому счету такое?
Это несколько актер, и не два. А если он и пришел на пробы, то, не редкость, не знает текста, просматривает пробы с страницы – и ты думаешь: а он сможет по большому счету либо нет? Само собой разумеется, имеется актеры, под которых намерено пишут сценарий.
Я вот писал и для Горбунова, и для Смольянинова, и для Шалаевой.
— Хорошая какая у нее героиня, кстати.
Ну да. Несложная такая. «Че делать? А че правда делать? Пойти накуриться. И вдобавок чего? Ну, пойти обучаться. А куда? Заметила объявление.
На водителя автобуса». Весьма прямые конкретные действия. У нее имеется настоящий прототип.
Она вправду осталась жива, но на данный момент в нехорошем состоянии: без ноги, на финальном этапе СПИДа.
— В фильме все значительно оптимистичней.
— Я ее вытащил легко, мне так хотелось, дабы она жила…
— Возвращаясь к свободе: а вы свободны? Имеете возможность о себе такое сообщить?
— Я все время об этом думаю. Возможно быть творчески свободным в простой судьбе. Ежедневный творческий подход к собственной судьбе. Он может выражаться в различных вещах, в том, как я остановился и на секунду и зафиксировал данный сутки, деревья, каковые прощаются с летом, либо ты видишь фонарь через окно – и я через это ощущаю вечность.
Свобода – это не мастерство каратиста, и дело не числом денег. Ты творишь собственную жизнь ежедневно.
— Балабанов был крестным отцом этого фильма?
— С Балабановым нас будущее свела в 2002 году. Я в то время совсем не ориентировался в мире кино, не осознавал, что делать, у меня были другие неприятности. У меня украинский паспорт, в Москве меня все время тормозят менты – довольно много времени уходило на глупое выживание, а не на то, дабы написать сценарий и снять кино. В этот самый момент Балабанову попала моя кассета с короткометражками и в том месте был мой телефон был записан.
Он мне позвонил, он меня свел с Сельяновым. И мы говорили с Балабановым дня три – в баню сходили (делает ужасные глаза). А Леша он таковой бодрый – может по большому счету не дремать, в шесть утра будил и сказал: «Я приятеля привез» и устроил такую творческую лабораторию – в бане.
А позже Леша писал «Груз» (2007). Приходит и говорит: (ужасным голосом) «Я написал сцену. Как он ее насилует бутылкой. В обезьяннике у ментов. И я осознал: ОНА В КРАСНЫХ ТУФЕЛЬКАХ!!!». И я сижу и опасаюсь пошевелиться.
Леша – он же реально делает страшно. Кто-то делает ужас таковой, кинематографичный, переплавленный. А он так.
Как он говорит – тупо.
на данный момент вот Леша мне позвонил, он взглянул фильм, и говорит: «Это про меня». А позже совсем молоденькая женщина, она была помощницей на Нирване, взглянула и сообщила: «Так это про сейчас! Про нас».
Другими словами то, что кто-то когда-то сообщил – что это фильм про тридцатилетних – это по большому счету не имеет значение.
Ну и если бы не Леша – я бы не написал ничего.
— Мы можем самую малость поболтать про «Олимпус»?
— Можем, само собой разумеется.
— Ну легко это такая сложная, неоднозначно принятая история…
— Да я кроме того не ожидал. Я не имел возможности себе представить, никто не воображал, что окажется кино. Так как это же кино оказалось? Все другое – эти шлейфы… Из меня сделали политика. Какие-то люди прекратили со мной общаться.
Причем Примечательно, что это были славяне. А вот мои приятели-грузины не сообщили мне ни слова. Бакурадзе, Миндадзе… Мне стали говорить, что я рупор Кремля.
А я кино – артхаусное, авангардное.
— А вам самому это кино нравится? Как вы по большому счету относитесь к своим фильмам, в то время, когда они готовы?
— Сложное, смешанное чувство. Я вот «Я» наблюдал – как словно бы не я его сделал. Фильм достаточно сложно смонтирован смыслово – и мне нравится как это сделано.
Но я никак не могу осознать, какой судьбой он живет. Он как-то сам себя сделал.
Про «Инферно» имеется второй момент. Мы его снимали 18 дней. В том месте фактически не было бюджета. Это был январь, был полный штиль, полный кризис. Мы целый фильм сделали за 3 месяца. По большому счету без подготовки – сценарий был дописан на пятый сутки съемок.
Кастинг проходил на местности на протяжении схемок. Приезжали люди, мы их наблюдали, тут же делался костюм… Сказать о каком-то политическом заказе тут смешно. У нас, к примеру, армии не было.
Сами бегали, сами стреляли. Я в мегафон кричал: бах, бах! Возможно это мой самый опытный фильм, с позиций метода съемки, пиротехники в кадре.
Это весьма качественное муви, в собственном жанре.
— Были показы «Я» с дискуссиями. Как публика реагирует на фильм? Что говорят?
— Реакция была супер. Никто не ушел. Все сидели и молчали. Я пробовал поведать что-нибудь. «Смешной случай на площадке».
Мне Бакур (Бакурадзе) сообщил: «Игореша! Ты снял такое необычное кино… Весьма качает». Он верно сообщил: необычное. Эта странность не дает людям, каковые оценивают картину, быть искренними с самими собой. У нас так как как? Все ожидают рецензии. Я в то время, когда первый раз в Москву приехал, для меня это как ожог было: я наблюдаю рецензию – и думаю, из-за чего данный чувак мне что-то говорит так бодро и уверено?
Для чего мне его вывод? А тут это заположняк действует. Рецензия: практично, непрактично, стирать при температуре 30 градусов.
— Молитва в конце – единственная вещь, которая, ну, не то, дабы она была плоха либо негармонична, но она меня поразила. Целый фильм – высказывание. А позже ты еще дополнительно говоришь: «Посмотрите, парни, в действительности я имел в виду именно это.
Избави от соблазна».
— Непростой вопрос. (Продолжительно молчит). Как раз про это меня Плахов задавал вопросы. По большому счету, говорит, убери это.
Я уже думал об этом, во мне имеется морализаторство. Я обожаю мораль. Мне басни нравятся. В том месте все, как в блатном мире, в том месте все заположняк. Лето красное пропела, все, в отрубя уходишь.
Как курнет братва – вся братва в дрова.
— Ну прекрасно, я вот осознаю, что ты религиозный человек. Ты ходишь исповедоваться?
— Да.
— У тебя имеется духовник?
— Да. Больше двадцати лет у меня имеется духовник, и в Крыму и в Москве. Я веду конкретно литургическую судьбу.
Регулярные богослужения, посты.
— А сценарии и кино ты обсуждаешь с духовником?
— Да. В случае если сказать о духовниках, они поддерживают то, что я делаю. В то время, когда папа Валерий взглянул мой фильм, он сообщил: «Вы Игорь, само собой разумеется, громадный выдумщик». Меньше, ему также тяжело.
Но сказать: «Слушай, чувак, давай-ка снимай кино про то, как мы крестным ходом тут отправимся» никто не планирует.
