Эра зиганшина. интервью
Издание «Собака.ru» продолжает проект – серию интервью, в которых выдающимися актрисами разговаривают узнаваемые режиссеры, журналисты и актёры, – и публикует диалог Эры Зиганшиной с актёром и музыкантом Александром Лушиным.В то время, когда я сравнительно не так давно видел Эру Гарафовну Зиганшину в спектакле театра «Балтийский дом» «Похороните меня за плинтусом», мы еще не были привычны, не смотря на то, что я, само собой разумеется, не забываю ее Мелкую Разбойницу в «Снежной королеве» и Нелли в «Униженных и обиженных» Театра имени Ленинского комсомола. Я по большому счету признательный зритель: деятельно сопереживаю, хохота не сдерживаю и всплакнуть могу, только бы мне со сцены не лгали.
Вот в этот самый момент я вместе с остальными зрителями то хихикая, то негодуя следил за выходками полусумасшедшей вздорной бабки, третирующей собственный семейство, и вместе с остальными готовьсяразрыдаться, заметив в финале несчастную беззащитную даму, задыхающуюся от недостатка и любви любви. Талантливо, глубоко, ярко, профессионально. Стоит ли подбирать эпитеты, дабы как-то выяснить игру данной красивой актрисы?
Значительно любопытнее определить, откуда у нее столько азарта и энергии.Здравствуйте, Эра Гарафовна.Здравствуйте, Саша. С чего начнем?В случае если разрешите, В первую очередь. Во что вы игрались в юные годы?По всей видимости, я не буду уникальной.
Класса до 10-го у меня была мечта – громадная прекрасная кукла. Возможно, исходя из этого, в то время, когда у меня появилась дочка, я закидала бедную девочку всевозможными куклами. Из всех государств, из всех городов я везла ей кукол, и говорящих, и ходящих, – восполняла так собственную детскую потребность в игрушках.А кто были персонажи ваших игр?Я сама для себя была персонажем. И весьма расстраивала этим собственную маму, по причине того, что рано начала играться.
У нас был большой трехстворчатый шкаф и огромное-огромное зеркало. В то время, когда дома никого, не считая меня, не оставалось, я весело извлекала все накидки на подушки, все покрывала, мамины платья (у мамы тогда было два выходных платья: одно – летнее, крепдешиновое, второе – зимнее, бархатное) – и все это попеременно надевалось, подпоясывалось. Возможно, так себя ведет каждая девочка, но я в юные годы была легко в восхищении от всего этого и безумно себе нравилась.
Я себя обожала!А не считая самой себя были какие-нибудь совершенства, кумиры?Да, да, само собой разумеется! У меня была целая коллекция черно-белых фотографий – Извицкой, Целиковской, Орловой… Мне безумно нравилось их разглядывать, помимо этого, для маленькой девочки это была целая неприятность – приобрести фотографию актера. Но себя на их месте я в те времена совсем не воображала. Мне тот мир, они были такие прекрасные! А позже началась школа, и я всегда была занята.
Не было для того чтобы кружка, в который я не ходила бы. Мне все было весьма интересно! И из-за меня у своих родителей были сумасшедшие затраты. Внезапно я захотела швейную машинку. А люди находились в очереди за ней годами! Мне ее достали. Проходит практически пара месяцев – раз! – и мне неинтересно.
Потом – фотографировать! А на дворе был не сегодняшний сутки, необходимы были и проявители, и закрепители, еще целая гора аппаратуры, так что все это обошлось недешево. А я желаю, по причине того, что хожу в кружок! И, нужно дать должное моим родителям, все приобреталось.
Лыжи спортивные, коньки беговые («ножи») – все мне преподносилось, по причине того, что я так желала. И все это позже складывалось в дальний угол и забывалось. Я и сейчас не могу ни фотографировать, ни шить на машинке, ни кататься на лыжах. На коньках, действительно, могу, по причине того, что в старших классах ходила с подружками на каток.
В том месте собственная жизнь, музыка, это было здорово! А дабы увлечься чем-то действительно – ни при каких обстоятельствах. Вот разве что скрипкой заниматься меня вправду заставляли. Как думали тогда родители, простые советские люди, скрипка – это гарантированный кусок хлеба на всю оставшуюся судьбу.
Да и то я закончила семилетку, а дальше не отправилась, чем весьма расстроила своих родителей. А скрипку с того времени брала в руки один раз в собственной жизни. В 1960-х годах, на протяжении одной постановки на Ленинградском телевидении, режиссер Дина Лукова задала вопрос: «На гитаре играться можешь?» – «Нет, но на скрипке могу!» – совсем не поразмыслив, ответила я. «Превосходно!
Давай!» И вот я только в один раз за все это время сделала ставку на скрипке какой-то этюд.Минуем этап выбора профессии, нырнем сходу в учебу. Вы у кого обучались?Сперва у Анатолия Ивановича Борисова. Это был превосходный педагог, но мне было очень неуютно в Щукинском училище. У нас был красивый курс, большое количество прекрасных девушек, все из весьма богатых семей, и я, приехавшая из города Казани, со собственными непомерными амбициями. Я так как была уверенный в собственной гениальности!
И вот в Москву с гастролями приехал БДТ с Георгием Александровичем Товстоноговым. Пьесы проходили в Вахтанговском театре, а училище было за углом, так что я взглянула все пьесы Георгия Александровича и осознала, что обязана обучаться и трудиться как раз у него. А познакомила меня с ним Маша Полицеймако, моя приятельница, которая была на два курса старше меня. Она сообщила тогда: «Лишь ни за что не скажи, что ты на третьем курсе!
Сообщи, что уже университет закончила и вот показываешься режиссеру». Из всех пробовавшихся тогда он забрал одну меня! Это был громадной праздник в моей жизни. Но в то время, когда заявили: «Зиганшина, зайдите!» – Машка сообщила: «Ну все, иди сейчас сознавайся».Скандал был?Ужасный! Борис Иванович Захава – ректор – категорически не желал отдавать мои документы, опасаясь, что, уйдя из университета, я.А Георгий Александрович?Ну, раз уж он решил – значит, принял.
И я оканчивала у него. Игралась в дипломных спектаклях прямо в БДТ. При театре существовала студия, в которой все педагоги были институтские, и позже она приобрела статус курса Товстоногова.
Но я в том месте фактически не обучалась – приехала играться дипломные пьесы!А имеется какое-нибудь одно самое основное правило либо знание, которому вы неукоснительно следуете с институтских времен?Вообще-то, жизнь многообразнее и увлекательнее всех правил. Но, нужно сообщить, в случае если в училище меня обучили обладать голосом и своим телом, то в стенках БДТ я обучалась существовать в театра. Для девятнадцатилетней девушки было полезно замечать все это и мотать на ус.
Как раз затем кое-какие вещи стали для меня чем-то наподобие театральных законов. К примеру, в «Трех сестрах» я пела под шарманку романс. Сперва за кулисами, а позже выходила на сцену. Иду я на выход, а в том месте стоит Татьяна Васильевна Доронина.
И я перед ней – раз! – по причине того, что мне нужно выходить. И внезапно Татьяна Васильевна мне говорит: «Запрещено пробегать между сценой и артистом!» Казалось бы, глупость, мелочь? На всегда запомнила, Саша! На всегда! И сама не разрешала этого никому, ни при каких обстоятельствах! Я мгновенно в это поверила – почувствовала, что рвется нить между зрителем и артистом.
Это недопустимо. И еще не забываю слова Михаила Александровича Розанова о том, что ни при каких обстоятельствах, никогда нельзя рассказывать о собственной личной жизни. Для меня это также табу. Вот спектакль либо кино – судите по тому, что имеется. И в то время, когда мне говорят: «Ну им же весьма интересно, как вы живете!» – я отвечаю: «Мне не нужен таковой интерес.
Легко, я чего-то не сделала, чего-то не продемонстрировала, раз появляется другого толка интерес».Что основное в театре?Ну, с возрастом основное, обязана вам сообщить, изменяется. В случае если по окончании университета основное – самоутвердиться (у меня, по крайней мере, было так), то на данный момент я знаю одно: основное – это все-таки владение профессией. Почему-то мне никто не верит, в то время, когда я говорю, что мне процесс репетиций увлекательнее и серьёзнее, чем сам выход на сцену.
Аплодисменты, цветы – это все весьма приятно, но это естественно. Зритель обязан поблагодарить артиста, если он ему понравился, так и должно быть. Однако на данный момент меньше и меньше режиссеров, с которыми возможно наслаждатьсяот самого процесса, партнеров, каковые с тобой хотя бы на одном языке говорят. Разумеется, тому имеется объяснение: я уже весьма взрослый человек, а тем, из кого на данный момент воспитывают артистов, весьма многого не достаточно.
И не знаю, учитывая сегодняшние реалии, получат ли они то, что так принципиально важно в профессии для меня. Не считая жалости, у меня к ним ничего нет – жалко безумно! По причине того, что университет – это азы, с четверенек подняться, ходить не шатаясь и не заикаясь говорить.
Дальше их обязан учить театр, а в театре учить некому.А вы ни при каких обстоятельствах не вспоминали о преподавательской деятельности?Более того, меня кроме того уговаривали многие годы. Но совмещать эти две профессии, актерскую и преподавательскую, по-моему, нереально, даже в том случае, если я точно знаю, что могу чему-то научить. В случае если без шуток учить ребят актерскому делу, то необходимо отдавать этому двадцать четыре часа в день. Слава всевышнему, видятся еще педагоги, отдающие себя полностью своим ученикам.
А в противном случае, возможно, и не нужно ожидать какого-либо толка. А в другом случае я не вижу ни для них пользы, ни для себя наслаждения. И основное, я до тех пор пока еще желаю играть на сцене.А вдруг представить себе, что вы собрали учеников, что бы первое, главное вы пробовали внушить, втолковать им?Я осознала это, в то время, когда наступили 1990-е годы. Мне тогда стало страшно, что я ничего не могу на сцене, не осознаю, что необходимо зрителю.
Я – драматическая актриса, смешить не могу, не смотря на то, что владею эмоцией юмора. Но выйти на сцену и уменьшить зрителю жизнь не могу: не на тех струнах играюсь. А нагружать зрителя в то время я просто не имела права, по причине того, что ему и без того было невесело. Это был ужасный период в моей жизни, я не осознавала, на каком языке сказать со зрителем, не знала, с чем мне выходить на сцену.
Я сама была такой же, как они, – потерянной. Лишь через годы приходит осознание, что такое состояние было обычным, а тогда я была в удивлении. И я поразмыслила: не пойти ли мне преподавать? Села и начала писать собственную преподавательскую программу. И осознала, что возможно научить профессии, но нельзя заставить человека больше просматривать. Вынудить – нет, но заинтересовать. Конечно, я бы это и пробовала сделать!
Но мне думается, сейчас это все сложнее и сложнее. Вынудить глаза и взглянуть около себя: вот он, мир! Вот музеи, вот книги… Вынудить чем-то себя питать. на данный момент это весьма тяжело! Я же общаюсь со многими студентами – и в Москве, и тут.
И до тех пор пока я осознаю, что на данный момент, в данную секунду, я вряд ли готова преподавать. Пара лет назад я уже пробовала собрать курс, начала прослушивать ребят. А у них в каждом заявлении на поступление по шесть-семь неточностей. Причем само заявление складывается из четырех строчек! И меня это повергло в глубокое отчаяние, показалось, что это непреодолимо.
У меня не хватит сил, здоровья, как вы рассказываете, заинтересовать их всем к тому же профессии научить. И я опустила руки. Хорошо, думаю, пока я на ногах, не буду об этом думать. Вот в то время, когда обезножею… А сын мне гово- рит: «Тогда тем более не сможешь преподавать». – «Из-за чего?» – «А вследствие того что нет сейчас таких людей, дабы твою коляску по университету возить!» (Смеется.)Юмор в духе времени. Но театр состоит не только из актеров.
Вы, как, возможно, не многие ваши коллеги, владеющие таким же богатым опытом, имеете соприкосновение с сегодняшней современной драматургией. Вы вхожи в мир новой драмы и действуете в нем. Что вы думаете об этих новых людях, каковые приходят сказать новые вещи?Понимаете, Саша, они весьма увлекательны.
Но, по моему точке зрения, их не так уж и большое количество. К примеру, братьев Пресняковых я не выношу. Не вследствие того что я такая ханжа, легко они мне не занимательны. Вот Иван Вырыпаев мне занимателен. Мне нравятся юные режиссеры, с которыми я тружусь в Москве. Один из них сообщил мне: «Эра Гарафовна, так, как вы играетесь, уже больше играться никто не будет, по причине того, что так уже не нужно». – «А как нужно?» – «Никаких переживаний, никаких откровенных страданий.
Все мимо, мимо, мимо… Нет на данный момент времени на погружение». И вот слушаю я его… Он весьма гениальный, говорит очень занимательные вещи, и я пробую, пробую, а у меня не получается. Парни юные целый текст говорят «промахивая». Я продолжительно этому сопротивлялась, а позже внезапно думаю: «Да, возможно». И отыскала в памяти себя в молодости, как в Москве пришла в Театр имени Пушкина наблюдать Островского.
В том месте была актриса – ей было, возможно, лет пятьдесят, а она игралась тридцатилетнюю. И она рыдала и страдала так честно и истово, а я думала: «Что ж ты все плачешь-то? Пускай уже лучше у тебя зритель поплачет!» А сейчас я, возможно, достигла того возраста, в то время, когда молодежь мне говорит: «Так уже запрещено». Значит, мне нужно производить перерасмотрение собственные позиции и заново определять меру откровенности со зрителем. Это все достаточно спорные вещи, поскольку никаких формул театра не существует.
Но существует формула судьбы, весьма твёрдая и четкая, – формула сегодняшнего дня! И дабы существовать по данной формуле, необходимо мочь корректировать себя, прислушиваясь к тому, что творится в зале.Могу ли я из ваших слов сделать вывод, что тенденция сегодняшнего театра – поверхностность, проброс?Мне бы не хотелось сказать так вульгарно, но в общем – да, это так. Так как у каждого времени форма погружения и своя степень глубины на эту глубину.
И я в течении многих лет чувствую отличие восприятия. Вот продемонстрируй на данный момент «Униженные и обиженные» Георгия Александровича Товстоногова, где я игралась Нелли, – я кроме того не знаю, досидел ли бы кто-нибудь до конца спектакля либо нет: он заканчивался в двенадцатом часу ночи! Это было весьма детально, весьма долго.
А сейчас, получается, не в этом дело, не это основное. Но согласитесь, каждая подробность возможно безумно увлекательна, если она органична. Органична и осмысленна! Сравнительно не так давно взглянула по телевизору «наказание и Преступление». Пускай никто не обижается – я отлично отношусь к Дмитрию Светозарову, я трудилась с ним, – но лично мне фильм показался легко ужасным!
О чем он? А в нем, кстати, все показывается весьма детально, прямо как в середине ХХ века, но на данный момент эта подробность мне легко неприятна. Детально, да!
Четыре истукана сидят, а пятый что-то весьма детально из себя изображает, пока остальные отсиживают экранное время как бревна! И что это, Достоевский? Это катастрофа, Саша, согласитесь! Кроме того, что молодежь на данный момент тонет в сети, фактически забывая, что такое запах книг. Просто не просматривают! В случае если же вы испортите в театре либо в кино роман Достоевского, то вряд ли кто-нибудь из них заберёт в руки оригинал!
Сейчас нехорошая экранизация либо постановка романов Достоевского – это правонарушение против человечества! И против того поколения, которому еще жить и жить.
Не смотря на то, что, в случае если чья-то постановка будет успешной и у ребенка пятнадцати, шестнадцати, двадцати лет появится желание забрать в руки книгу с этим произведением, полистать из любопытства, это уже громадная успех.Ну, давайте попытаемся реабилитировать подрастающее поколение и осознать, чем оно выгодно отличается от своих предшественников.Не знаю, как верно то, что главная энергия человека – эмоциональная, умственная – направлена на выживание и на само- утверждение. Из для того чтобы человека вряд ли окажется глубочайший артист.
И он не виноват в этом! В университете – не хорошо выучили, пришел в театр – и тут нет пищи для сердца и ума, а имеется лишь одна цель – выжить. Он имел возможность бы быть хорошим артистом, но первый же сериал портит на корню главные традиции профессии.
Я на данный момент трудилась с уже популярными столичными артистами, с золотой молодежью – и им уже ни во что вникать не нужно, нет таковой потребности. Ох, снова я ничего хорошего, оптимистического не говорю. Но я так вижу. Безрадосно.
Безрадосно. Давайте сейчас что-нибудь веселенькое.Давайте возвратимся к вашему опыту, поболтаем про кино. Это же также немаленькая часть вашей творческой биографии.Но и не громадная.
Кинематограф злопамятен. Я ни при каких обстоятельствах не умела сниматься, но по окончании дебюта в «Снежной королеве» я была уверена, что я – будущая кинозвезда.какое количество вам было лет?Двадцать. И я отказывалась от громадного количества ролей – каких-то плохих девочек в классе, невоспитанных девушек на заводе. Другими словами трудился стереотип: Маленькая Разбойница, лишь на современный манер, в советских сценариях. Я была уверена, что это все не для меня.
Вот «Снежная королева» – это классика, Маленькая Разбойница – это персонаж на все времена, значит, и следующая моя роль должна быть не меньше хорошей. А позже меня и приглашать прекратили, поразмыслили: все ломается, а около столько девочек. В то время, когда я стала взрослой актрисой, кино стало для меня легко статьей дохода.
Я нормально и цинично получала деньги, по причине того, что сам процесс съемки мне в принципе не нравился. В театре я игралась громадные важные роли, обучилась общаться с залом, а тут – одна камера, за которой ходят человек пятнадцать, и любой занимается своим делом. Для меня это было как личное оскорбление: из-за чего это никто не застыл и не наблюдает, как потрясающе я играюсь?
Так что меня данный вид мастерства не трогал, пока не показался Сергей Снежкин, первый режиссер, что научил меня обожать сам процесс съемки. Наконец-то мне понравилось сниматься так же, как репетировать в театре. Но время ушло! Если бы раньше показался режиссёр, что был бы способен так же пристально и скрупулезно со мной трудиться, так же меня обожать!
Так как это для меня основное условие, тут я человек неумелый.Ну, это же, возможно, касается любого творческого процесса, если он коллективный.Понимаете, я встречала актеров, настоящих асов, которым было не имеет значение, какие конкретно у них взаимоотношения с сотрудниками. Я им питаю зависть к, но я так не могу.А вам чаще доставались роли, каковые вы желали?В театре мне весьма повезло: я игралась то, что желала играться. Так уж получалось.
Конечно, сама я не имела возможности очень оказывать влияние на данный процесс – в репертуарном-то театре, при СССР. Но в этом театре, под управлением режиссера Геннадия Михайловича Опоркова, я создала собственные лучшие роли: в спектаклях «С любимыми не расставайтесь», «Утиная охота», «Чайка», «По ком звонит колокол». Это был расцвет отечественного театра и самый застой в стране. Бывало, на сцене идут «Последние» Горького, занимательнейшее насыщенное воздействие, а в зрительном зале сидят пэтэушники.
Так как в то время только-только открылись ПТУ. А это был Театр Ленинского комсомола! И у тех, кто не имел возможности получать образование девятом, десятом классе, кого послали в ПТУ, были собственные культурные программы. Вот это школа судьбы! Гогот, катаются бутылки, номерки летят, либо внезапно появляется очаг конфликта, а ты сейчас играешься.Как реагирует артист в таковой ситуации? Руки опускаются? Начинаешь ненавидеть зрителя?Это самые подступы к профессии, в то время, когда уйма времени тратится на игру «кто кого?».
К примеру, я выхожу в шикарном пеньюаре – в зале гогот. Я застываю, четко разворачиваюсь в зал и наблюдаю в ту сторону, откуда он слышен. Не знаю, по каким законам судьбы, но он затихает, по окончании чего я поворачиваюсь обратно и играюдальше.
И в то время, когда в конце спектакля те самые зрители кричат «браво!» – они так как все-таки обычные, мальчики и здоровые девочки – либо в то время, когда в финале стоит гробовая тишина, так, как это и должно быть, я думаю: «То-то!» Вам вправду постоянно удавалось это сделать?Не могу заявить, что неизменно, но чаще получалось. На эту публику уходили годы и месяцы, чувство отдачи и огромного удовольствия появлялось как раз оттого, что ты их вынудил как раз так молчать и без того реагировать.
По окончании для того чтобы уже ничего не страшно. Кроме того эта ленкомовская-балтдомовская сцена. Громадный метраж… Тут лошади выходили на сцену, в то время, когда я игралась в спектакле «Разгром». Огромный стадион, а не сцена!Вы какое количество тут служите?Я пришла ко мне в 1965 году. Так продолжительно не живут.А имеется у вас какие-то краски, черты, каковые режиссерам не удалось раскрыть?Само собой разумеется!
Я уверена, что актер по собственной природе в высшей степени разнообразен. Это раньше были амплуа: комик, трагик, инженю, травести. на данный момент артист должен быть «многостаночником». Еще в то время, когда Опорков был жив, я все время просила его поставить со мной комедию. Я ощущала, что сумею, – спортсменка, прекрасно двигалась, прекрасно танцевала, превосходно пела, – но мне очень редко получалось показать все это на сцене. А он мне все отвечал: «Подожди.
Попозже. Не время. на данный момент нужно вот это, а не труляля». Это было время «Утиной охоты», проблемных, философских, психотерапевтических вещей. И я все грезила. А сейчас, в то время, когда я пробую смешить, получается со скрипом, дай всевышний в случае если на двадцатом, двадцать пятом спектакле. Да и то не так, как мне хотелось бы, как я это слышу и осознаю. Имеется старые подробности в актерском организме, каковые остались неиспользованными.
Все равно, само собой разумеется, хвалят, но, по-моему, я не сделала ни одной блестящей комедийной роли. С вашей азартом и энергией, Эра Гарафовна, у вас впереди еще тысяча блестящих ролей! Дай вам гармонии и Бог здоровья в профессии и в жизни!
